- НЗО – я! НЗО – я! НЗО - я!
Неподвижный заградительный огонь по наблюдательному пункту.
Трижды сказал капитан, и трижды отчётливо повторил команду
Зодченко в рацию, и трижды повторил её радист на батарее лейтенанту
Алиеву. По позициям наблюдательного пункта словно кувалды ударили
тяжелые снаряды. Несколько минут взрывы перемалывали всё, что
находилось над поверхностью земли, воздух прорезался свистом мелких
осколков и гудением крупных. Начали поступать сообщения, что четыре
танка уничтожено, продвижение тяжелых машин затруднилось, некоторые
экипажи начали разворачивать свои танки и отступать. Зодченко
смахнул с планшета землю, стараясь разглядеть картинку с
беспилотника. Вся округа утопала в разрывах снарядов, из-за пыли и
дыма разглядеть что-либо было невозможно. Наконец-то на горизонте
появилась шестерка наших "Прорывов". Судя по тому, что как минимум
у двух машин антидроновые сетки были сорваны, путь сюда для них
оказался непростым. С ходу наши машины вступили в бой.
Зодченко откопали через полчаса или даже меньше. Первым, кого он
увидел, когда пришёл в чувство, был лейтенант Алиев. Он смотрел на
Зодченко каким-то новым, необычным взглядом, губы его были сжаты. -
Жив? - мягко спросил Алиев, аккуратно приподнимая и усаживая
тщедушное тело Зодченко, стряхивая с него землю. - Ну вот, есть
кому рассказать за нашего капитана. Зодченко дернулся из рук
лейтенанта, поёрзал немного. Мимо на санитарных носилках пронесли
тело капитана Державина. Всё лицо его было в крови. Перед глазами
Зодченко встали последние минуты боя. Он громко всхлипнул и
уткнулся лицом в ладони, плечи его задрожали. — Это он меня...
закрыл... - ели выдавил из себя радист. - Когда танк на окоп
наехал... Капитан меня в сторону откинул, навалился на меня, потом
арта наша по этому танку... А ещё... старший лейтенант был... от
пехоты... Он с РПГ по танку... Так медленно, сбивчиво, но Зодченко
рассказал обо всём. Никто не торопил его и не задавал лишних
вопросов. Каждый чувствовал горечь утраты и, наверное, каждый
вспомнил любимую фразу Державина: "Будем хорошо жить". Теперь она
словно обязывала каждого жить по наставлению Державина. А Зодченко,
который в этот день пережил и перечувствовал больше, чем за всю
свою жизнь, думал о том, что он теперь в долгу и перед старшим
лейтенантом из пехоты, и перед капитаном, и ещё перед многими...
Словно есть на свете эстафета мужества, которую отныне и принял в
свои руки рядовой Зодченко... - Твою ж мать! Повезло же тебе! -
услышал он голос Алиева. - Даже планшет на рации не пострадал!
Теперь лейтенант Алиев был главным на батарее. Зодченко развернул
рацию и машинально пробежался по эфиру. И вновь наткнулся на
ставшего уже знакомым голос немца. Только в нём уже не было слышно
прежней стальной уверенности, голос срывался, жаловался и словно
каялся перед кем-то. Радист слушал его с мстительным злорадством,
думая, что так и должно быть. Он понимал свою силу, он глубже, чем
раньше, понимал силу своей страны. И теперь он понимал, что добро
не просто одержит победу над злом, но и поставит его на колени, а
потом безжалостно перережет ему глотку.