Во второй раз я встретил детёныша.
Совсем крохотного — метров десять в поперечнике и порядка
пятидесяти-шестидесяти в длину. Эти вообще ни на кого не нападают,
а следуют в кильватере одного из родителей.
И вот — нарвались.
До пересечения оставалось порядка
двух километров, когда заговорила бортовая артиллерия. Свист
снарядов, грохот взрывов, взметнувшиеся вверх тучи песка. Прежде
чем птица, чьими глазами я смотрел на это безобразие, метнулась
прочь, в ужасе поднимаясь к облакам, я успел скинуть Ривере точные
координаты ползущего червя. Ну, как ползущего. Крейсерская скорость
туннельщика — порядка шестидесяти километров в час. Эта хрень могла
бы линии метро прокладывать.
Несколько снарядов попали в цель —
артиллеристы били с опережением. Из-под земли раздался утробный
рёв. Обычное оружие червям как слону дробина, но мы разжились
каббалистическими снарядами — они дороже и убойнее. С проникающим,
так сказать, эффектом.
Что ж, мы поцарапали тварь, но
остановить не смогли.
Я увидел, как вал вспученного грунта
разворачивается и идёт наперерез Крепости.
Вот теперь запахло жареным.
Родовая усадьба Володкевичей под
Туровом. За неделю до описываемых событий
Граф не сразу понял, что его
разбудило. А когда понял, сразу вскочил с постели, быстро оделся и
прыгнул к стене, снимая с оружейной стойки полуторный меч,
известный в Европе как «бастард». Это был хороший меч, служивший
верой и правдой неисчислимым поколениям Володкевичей.
— Что случилось? — сквозь сон
произнесла жена.
— Напали на нас, — буркнул граф.
Мигали встроенные в потолок
индикаторы, объединённые каббалистическими цепочками в одну цепь с
сигнальными устройствами.
Володкевич был крепким мужчиной
сорока восьми лет. С породистым лицом и жёстким взглядом. Когда он
двигался, испытывая ярость от осознания происходящего, его глаза
превращались в узкие бойницы, полыхающие огнём.
Приблизившись к телефону, граф снял
трубку.
Гудков не было.
— Кабель перерезали, гады, — тихо
выругался Володкевич.
Юлия Володкевич-Фурсова, молодая
женщина лет тридцати, вскочила с постели, оправляя пижаму, и с
тревогой уставилась в чёрный квадрат окна. Юлия была эмпатом.
— Я их не чувствую, — прошептала
жена. — Гриша, я их не чувствую!
Женщина была на грани истерики.
— Сиди здесь, не высовывайся, —
отрезал граф. — Я разберусь.