- Мой руки! –
доносится из кухни голос мамы. – И садись за стол, уже
скоро.
Быстро, бесшумно и
поочерёдно открываю три закрытые двери. За одной комната. Почему-то
неотапливаемая – оттуда тянет холодом. Вижу зеленоватый ковёр на
дощатом полу (весь пол в квартире дощатый, как и в госпитале и
крашен той же коричневой краской); круглый деревянный стол; три
низких кресла (тёмно-красное, жёлтое и синее), низкий журнальный
столик, какой-то ящик на четырёх чёрных ножках с чёрной передней
панелью в верхней части и светлой в нижней. На верхней панели,
которая кажется стеклянной, - две белые ручки-верньера по бокам и
клавиши внизу того же цвета.
«Ригонда» - прочёл
я надпись белым курсивом.
Что-то знакомое…А,
радиола, радиоприёмник и проигрыватель пластинок одновременно.
Эдакий примитивный комбайн. Можно слушать радио и
музыку.
Вторая дверь – в
ванную. Здесь расположена сама ванна, умывальник с краном и
металлический цилиндр чуть ли не до потолка и с дверцей топки и
поддувала внизу. Титан. Его тоже нужно топить, чтобы получить
горячую воду. Ох, примитив… Ладно, освоимся. За соседней дверью –
туалет с таким же, как в госпитале, унитазом и бачком высоко над
ним. А также узким окном, замазанным белой краской так, чтобы
только пропускать дневной свет. Сюда мне не надо.
Возвращаюсь в
ванную комнату, мою руки холодной водой с мылом, вытираю их
полотенцем, которое висит тут же на крючке и иду на
кухню.
Надо же, как
мечтал. На столе – тарелка с горкой пюре и тремя котлетами, куски
сероватого хлеба на отдельной тарелке и компот из сушёных яблок в
гранёном стакане. Ещё, кроме стола, покрытого клеёнкой в
красно-синюю клетку, на кухне имеются четыре лёгкие белые
табуретки; холодильник белого цвета с закруглёнными верхними углами
и надписью «Юрюзань»; сервант с посудой; раковина; сушка для
посуды; белая газовая плита (любят, однако, здесь белый цвет, ещё
зелёный и коричневый); большой красный баллон с газом сбоку от неё,
у стены, и, наконец, деревянная, со стеклянным верхом, дверь на
веранду.
- Ешь, - мама села
напротив меня и некоторое время смотрела, как я, чуть ли не с
урчанием, расправляюсь с котлетами, пюре и хлебом.
- Горюшко моё, -
вздохнула, подпёрла щёку ладонью. – Как же ты нас всех испугал…
Ленка ревела всю ночь, спрашивала: «А братик правда не умрёт?
Правда не умрёт?». Она всхлипнула, полезла в кармашек платья,
вытерла слёзы платком.