Это касалось времён до катастрофы, обрушившейся на планету
Земля. Кому сейчас из контролирующих органов было дело до того
когда откроется пивнушка? Три четвери, из тех органов сами канули в
небытие. Но городские алкоголики никуда не делись, и вместе с ними
осталась старая традиция. Опохмелится в «Яме»! Это ли не столичный
шик? Никому нельзя до одиннадцати, а тебе можно и получается — ты
избранный!
Поправив своё утреннее здоровье, публика рассасывалась в
разные направления большого города, и уже к часу дня бар
значительно пустел, ожидал новой волны посетителей к вечеру. На
«мёртвое» в баре время и была назначена встреча с
агентом-информатором. Комиссариат Пищевой Промышленности со всеми
своими более поздними ипостасями уже исчез. Комитет Государственной
Безопасности остался. Валентина пришла без четверти час.
В баре был полумрак и безлюдно, только два посетителя. На
весь потолок четыре горящие лампочки. Бармен, он же хозяин
заведения, он же единственный работник бара в в «мёртвый» час —
сидел в окошке, прорубленном в стене, откуда он выдавал кружки. За
спиной у него стояли четыре огромных деревянных бочки с кранами и
два шкафа, наполненные десятком сортов алкоголя покрепче — самым
ходовым и без изысков: водка, портвейн, дешёвое вино.
Автоматы автопоилки стоящие вдоль стены не работают —
электричество дорого. Когда-то в прорези автопоилки можно было
закинуть двадцати копеечную монету и получить вполне себе щадяще и
гуманно разбавленного пива. В «Яме» заботились о своём реноме и
ценили посетителей — разбавляли чуть-чуть. Нынче не разбавляли
вовсе, в этом не было смысла. Все подобные заведения стали после
катастрофы частным сектором экономики. Государство сбросило с себя
все то, что не в состоянии уже было тащить на себе. Выживают там
как-то люди — вот и хорошо. Из восьми лампочек горела половина, но
пиво стало лучше. В каком-то смысле в «Яму» пришел
прогресс.
На Валентине: замызганная заграничная куртка из болоньи; в хлам
убитые джинсы «Леви Страус» — не бывавшие в советской гос. продаже,
а потому престижные; войлочные боты на молнии которые в
народе именуют «прощай молодость»; шерстяной шарф и модно
повязанный и побитый молью, трикотажные перчатки протертые на
кончиках пальцев — такой прикид выдал бы в Валентине, излишне
любознательному наблюдателю: или филолога занимающегося переводами
с теперь никому не нужных скандинавских языков; или катящуюся по
наклонной дочку бывшего загранработника; или танцовщицу, когда-то
«блиставшую» в сцене «царства теней» из третьего акта балета