Сушёная ладошка так и лежала у меня на плече, а сам руководитель сочувственно молчал, словно мы только что похоронили наше общее дитя.
– Пойдёмте, Ларочка, выпьем. Вам сейчас полезно. Пойдёмте…
Дедулик аккуратно похлопал несколько раз меня по плечу, встал и довольно бодрым шагом повел меня в направлении своего рабочего места. Я плелась за ним на кафедру, где он из своего скрытого от посторонних глаз мини-бара достал початую бутылку армянского “коньяка”, подношение от кого-то из студентов. Мне вообще интересно, почему студенты дарят постоянно алкоголь? Где же фантазия, воображение! А вдруг преподаватель не пьёт. Или не пьёт такое. Или не пьёт именно этот “коньяк”, который даже не коньяк…
В траурной тишине мы хлопнули по глотку из маленьких чайных кружечек, которые стоят там, наверное, со времён Очакова и покорения Крыма>3, с которых слезла золотистая каёмочка, но стараниями лаборантов они сохраняли ещё более-менее приемлемый вид. Я сидела на маленьком диване из кожзама синего цвета с “винтажными” потёртостями на подлокотниках, поджав под себя ноги, туфли, мои красивые дорогие туфли, которые специально выбирала на защиту с куда большим трепетом, чем выбирала туфли на свадьбу, валялись на полу, а мой научный руководитель продолжал строить воздушные замки о следующей попытке и предлагал мне конфетки, как ребенку, чтобы я не расстраивалась. Я положила за щёку одну “Маску”. Я их очень любила в детстве. Их и “Каракум”. И батончики… У бабушки всегда для меня водились в нижнем шкафу серванта конфеты в жестяной коробочке. Вкус из детства, однако, не принёс ожидаемого эмоционального облегчения. Я просто ещё раз вспомнила о том, что моё детство безвозвратно утеряно, и у меня с ним нет никакой связи, бабушка давно умерла, а родители… Про них вообще лучше не вспоминать.
– Мне ужасно стыдно. Я вас опозорила… – выдавила я из себя, жуя конфету.
– Прекратите! Никого вы не опозорили, Ларочка. Такое случается сплошь и рядом. Это же не конец света! Это – ценный урок.
Я кивала.
Мне не хотелось ничего, кроме как напиться и уснуть лет на десять, а потом проснуться, умыться и начать жить заново. Из университета я ушла медленным шагом, зареклась, что ноги тут моей больше не будет, но дедулику не сказала ничего, чтобы его раньше срока не хватил удар, потому что это не только моё поражение, но и его, ибо вложил он в меня столько времени и сил, а в мою бестолковую голову столько знаний, что, думаю, он тоже пребывает в не меньшем шоке, хотя и старается не подавать виду.