Настроение было премерзкое. Бледное солнце, ещё с утра предвещавшее хороший день, сменилось мелкой моросью, которая готовилась стать снежной крупой. То и дело налетавший ветер и ранние сумерки красноречиво говорили о смене погоды, приближалась зима. Стараясь быть оптимистом, он попытался подытожить такое начало своего отпуска – и какой из всего этого он должен был извлечь урок? «Маму повидал, это – да. Совесть чиста, и руки, вроде, тоже… Но как-то не очень-то удалась поездка… Оля – замуж хочет, аж глаза сверкают, но всё в жертву, всё ради неё – Науки, куда ей эта одержимость?.. «Выходит за рамки науки», а смысл-то в чем?! Вот Васька – он простой мужик, но ведь даже в детстве рисовал лучше – горы, что-то в акварелях, что-то даже мне нравилось, любил вечером в поле бегать, коров на закате срисовывать, а теперь… У него к искусству один критерий – ценник. Про Витьку вообще лучше не вспоминать… Философ-водолей». Тут он споткнулся, и «приятная» тяжесть 40-литровой канистры саданула его по ноге. «Чёрт!!! Зачем она ей, эта вода?! ещё одно шарлатанское месиво, сто раз же предлагал лекарства какие, если нужны – всё, что угодно… Никитишна, тоже – что ей ничего не нагадала?! Дохлую кошку под порог зарыла, и то была бы помощь больше… Тоже мне чудеса на мыльной воде».
Успокоился, растёр ушиб, вспоминал прошедшие дни… «Что-то я словно из детства не выходил – и терпение-то ангельское (держись, Никитишна), и перед этим в рясе тоже оробел как-то, как ребенок… Ностальгия, что ли?..». «Ностальгия – первый шаг к старости», – вспомнил слова Витьки, да заново чертыхнулся – неприятно как-то стало совсем.
«…Интересно, а куда бежать человеку? В церковь?.. – Ну-ну, а эта девчонка-то в слезах от него убежала, а мне-то что – только каяться всю жизнь, что ли, или вообще – пойти утопиться осталось…». Память поневоле тут же толкнула его к воспоминанию о прудике, что остался за спиной и уже скрылся из виду. «В него – не хочется, это, конечно факт… Природа почему-то даёт только покой, а не жизнь», – философски изрек он. Поскольку вся эта поездка в итоге вымотала его едва ли не больше канистры в руке, он решил, что, видимо, «такова жизнь», и плюнул на всё это. Были и другие заботы – мёрзнущие руки и грязь, а, кроме этого, его начинал мучить голод. Не прихватив ничего с собой, он на всякий случай порылся в карманах. Нашел платок с крысиным хвостом – и уже засмеялся до слез – над собой, над этим глупым положением, над тем, что «такова жизнь». Посидел немного на канистре и пошёл дальше. Впереди уже показались первые городские дома, и, насколько мог, он прибавил шаг.