Он не ответил.
– Не на Ривьеру, разумеется, – продолжала соседка. – На выселки отправилась. Куда ж еще? Генерал, муж ее бывший, человек строгий. Не ужились – прощайте! Устраивайтесь теперь сами как можете. Вместе со своим… – Тут она оглянулась и покраснела. За ее спиной стоял высокий мужчина в спортивном костюме и выразительно смотрел на нее.
Ойкнув, она быстро захлопнула дверь.
Всего две пластинки было. Две всего ее пластинки. На черной блестящей пластмассе – сплошные царапины от иглы. Пластинка заедала и шипела. Вася подскакивал, хватался за иглу. Протирал хрупкую поверхность бархатной тряпицей. Все равно заедала.
Мать врывалась в комнату и кричала:
– Когда это все кончится, господи!
Он не отвечал.
Слышал, как мать говорит соседке:
– И за что такое наказание? Один на кладбище, а второй – тоже вроде его и нет. Сидит как в склепе. Ни бабы ему не нужны, ни радости в жизни. Вот была бы жива Леночка… – И мать начинала плакать.
Соседка утешала и шептала:
– Врачу надо твоего Ваську показать! Разве непонятно – сумасшедший!
– На аркане тащить? – вскрикивала мать. – Не дождусь я внуков, не дождусь.
Отец с ним почти не разговаривал, да и с матерью тоже. Приходил с завода, долго мылся в ванной, молча съедал ужин и шел к телевизору.
Мать, глотая слезы, убирала со стола.
Как-то разболелось горло. Пошел в медпункт. Молодая, точнее совсем юная, сестричка с розовыми волосами подскочила к нему и попросила открыть пошире рот. Потом залилась пунцовой краской, намотала на металлическую плоскую палку шматок ваты, окунула его в банку с чем-то, похожим на йод, только тянучим и жирным, и ловким движением протолкнула эту конструкцию в широко открытый Васин рот.
Вася поперхнулся и закашлялся.
– Люголь, – коротко бросила медсестричка, опять покраснев.
Он поблагодарил и пошел к двери.
– Завтра приходите, – пропищала она.
Вася оглянулся.
– На процедуру!
Он пришел и назавтра, и еще – послезавтра. Так ходил всю неделю.
Медсестричку звали Любой.
Жила она в Одинцове – совсем близко от Москвы.
Однажды он взялся ее проводить. Ехали в автобусе молча, потом молча шагали по мокрой размытой дорожке. Шел дождь – мелкий, осенний, противный. Зонта у него не было, а Люба зонт раскрыла и пролепетала:
– Иди сюда. Совсем вымокнешь.
Он неловко пристроился сбоку. Люба взяла его под руку. Он почувствовал ее тонкую руку и острое бедро. Было неловко и неудобно.