- Извини, что все вот так… Меня зовут Даяна, но в присутствии других людей лучше обращаться “леди Эгмонт”.
Наиля поклонилась заученным движением. Глубоко - как младшая старшей.
- Мое имя - Наиля, госпожа.
И тут же сжалась, осознав свою ошибку. Надо было упасть на колени. Сейчас жена хозяина велит отвесить рабыне два десятка палок за наглость.
- Простите, я…
Но леди Эгмонт уже отвернулась, не обратив внимания на вызывающее поведение невольницы. И поманила Наилю за собой.
- Пойдем, подберем для тебя жилье и одежду.
Она привела ее в комнату - маленькую и просто обставленную, но отдельную. И даже с кроватью.
- Вот… понимаю, что не дворец, но это последняя свободная спальня в доме. Хорошо, что Мири тут недавно прибралась. В шкафу должно быть постельное белье… Теперь одежда. Снимай, - она кивнула на плащ. Наиля сжалась и рефлекторно вцепилась в ткань. И тут же похолодела от осознания своей ошибки.
- Простите, госпожа…
Что может быть проще, чем скинуть кусок ткани? Особенно если за промедление грозят палки. Но пальцы сжались и не хотели разжиматься.
И снова жена хозяина не разгневалась на ее ошибку.
- Мне просто нужно оценить твою фигуру, - сказала она, доставая бечеву. - Чтобы купить платье по размеру. Я и так вижу, что наши с Мири вещи тебе будут велики. Про Катрин вообще молчу.
Наиля со всхлипом отпустила плащ. Он скользнул к ее ногам, обнажая худенькое (еда на корабле была отвратительной, к тому же от качки постоянно тошнило) тело с парочкой бледно-желтых синяков. Чистое - перед торгами всех их загнали в море и приказали вымыться.
Леди Эгмонт вдруг побледнела. И вместо того, чтобы мерить девушку бечевой, опустила руки.
- Прости… - глухо пробормотала она. - Джеймс сказал, что ты только что с торгов, но я забыла как это…
Она снова накинула плащ Наиле на плечи. И вдруг обняла ее совершенно материнским жестом и погладила по голове.
- Все хорошо, малышка. Все уже закончилось, ты в безопасности. Они не доберутся до тебя, обещаю.
А Наиля вдруг вцепилась в нее и разрыдалась, как маленькая девочка, выплескивая весь ужас и боль долгих недель в трюме.
Она плакала в объятиях чужой женщины и чувствовала, как становится легче. Страх, стыд и унижение уходили со слезами, оставляя после себя пустоту. Но в этой пустоте было место для новой жизни.