Уверенность в том, что, подняв восстание, казаки ошиблись, все более возрастает в душе Григория, он начинает осознавать неправоту своего дела и мучительно страдать, тяготясь своим положением в происходящих событиях. Григорий очутился в положении человека, которому не так давно казалось, что он шел по правильной дороге, и вдруг в результате нового жизненного опыта понявшего, что как раз именно эта-то дорога и является ошибочной. Думать, что нашел правду, которую так долго и мучительно искал, и вдруг понять, что правда лежит совсем на другом пути! Григорий понимает неправоту своего дела и глубоко страдает от невозможности примирить стремления своей души с неумолимым ходом реальной жизни.
Стоило Григорию понять противоречивость своего положения, как у него пропала всякая охота активного участия в борьбе. «В эти дни Григорий, уходя от черных мыслей, пытаясь заглушить сознание, не думал о том, что творилось вокруг и чему он был видным участником – начал пить» (Т. 4. С. 269). Это «создавало иллюзию подлинного веселья и заслоняло собой трезвую лютую действительность» (Т. 4. С. 270). Однако уже ничто не может отвлечь его от лютой действительности, сгладить обострившиеся противоречия. В бою под Климовкой он воочию убеждается, к чему ведет начатая им борьба – к уничтожению таких же, как и он, трудящихся: «Кого же рубил!.. Братцы, нет мне прощения!..» (Т. 4. С. 282-283).
Этот эпизод явился как бы заключительным актом в той внутренней драме, которая разыгралась в душе Григория, когда он начинает осознавать ошибочность своего пути.
После этого у него «сердце пришло в смятение»: он «захворал» «тоской», потому что, как признается он Наталье, «неправильный у жизни ход, и может, и я в этом виноватый... Зараз бы с красными надо замириться и – на кадетов. А как? Кто нас сведет с Советской властью? Как нашим обчим обидам счет произвесть?» (Т. 4. С. 302).
Трагизм его положения в том, что, отвергнув свои старые убеждения, он ничего положительного вместо них не находит. Но как только Григорий понял, что восстание антинародно, он теряет к нему всякий интерес. Если раньше, когда ему казалось, что он стоит на правильном пути, он активно участвовал в контрреволюционном восстании, то сейчас, поняв свою ошибку, он становится равнодушным к исходу восстания: «Он не болел душой за исход восстания. Его это как-то не волновало» (Т. 4. С. 371). В этом отношении примечателен эпизод, когда «впервые Григорий уклонился от прямого участия в сражении»: