Можно было выступать, однако неугомонный Федотов вдруг схватился за голову, уже затянутую в противогаз, и извлек из вещмешка три стакана, два из которых раздал напряженно ожидающим «компаньонам».
«Шут гороховый! – выругался про себя Иван. – Давай сейчас через резину эту проклятую напьемся».
Однако свой стакан Живчик, к всеобщему удивлению, приложил горлышком к месту предполагаемого нахождения уха Светланы и что-то сказал. Та понимающе закивала.
Теперь пришло время Мальгина – он с интересом ждал, пока товарищ приложит стакан к его уху. И услышал – причем довольно отчетливо:
– Наверху придется общаться именно таким образом. Рации у меня нет, уж извини. И последнее, по первости там жуть берет – страшно и открытое пространство на мозг давит. Станет невмоготу – пой.
– Что петь? – переспросил Иван и тут же, поняв собственную оплошность, повторил свой вопрос через стакан.
– Что хочешь, то и пой, главное, чтобы песня хорошая была, душевная, – знаешь такую? – И, не дожидаясь ответа, Костик стремительно полез по лестнице, ведущей в небо.
Мальгину выпало замыкать карабкающуюся процессию, и когда его со всех сторон окружил бетон близких, давящих стен да непроглядная, коварная темнота, он что есть мочи заорал любимое дедовское:
Пусть ярость благородная вскипает, как волна!
Идет война народная, священная война.
* * *
Поднимались долго, а может, только казалось, что этот узенький лаз никогда не кончится и люди навеки останутся его пленниками. Внезапно Иван налетел головой на сапог Светы, а та, то ли от испуга, то ли просто от раздражения, дернула ногой и случайно заехала ему каблуком по лбу. Будь наверху кто-то другой, Мальгин обязательно бы отомстил, например дернув конечность провинившегося.
Дозорный не знал, почему восхождение прекратилось, но терпеливо ждал, благо выбора особого не было. Зато Света вся извелась, переминаясь с ноги на ногу и без устали отбивая о перекладину лесенки неведомый, вернее неслышимый ритм.
«Не того человека прозвали Живчиком», – улыбнулся Ваня.
Наконец сверху послышался вполне различимый скрежет металла о металл, царапающий уши даже сквозь осточертевший противогаз, в котором Мальгин начинал постепенно ощущать себя слепо-глухо-немым. Не будь доносящийся сверху звук таким противным, дозорный явно бы ему порадовался.