Купленная по дешевке киргизская лошадь везла его все выше и выше. Она самостоятельно без седока переправлялась через горные реки, инстинктивно раскорячивая копыта против течения. И Андрей пока здорово экономил силы.
Здесь на Тянь – Шане снежные горы начинались не так, как на Кавказе – нет с трех, а лишь с четырех тыс. метров. В первый день, когда альпинист – смертник и его маленькая лошадка поехали по сплошным снежным полям, Андрей спешился, остановился и пропел, имея внутри себя некую испанскую аккомпанирующую музыку: «Смерть в белых одеждах в белых горах. Смерть в белых одеждах в белых горах…». Это был его ответ «апельсиновой роще старой».
Но еще до того, как он ощутил ледяное дыхание, нет не смерти – ледника Иныльчек, с ним стало происходить такое, о чем стоит рассказать.
Когда будущее кажется туманнее, чем затуманенные контуры гор, Андрей просто вспоминал. О, не всем дано понять, что такое вспоминать, когда идешь один в горах… Добрые слушатели, нетерпеливо ожидающие первой паузы, чтобы немедленно вставить: «Точно – точно! Вот и у меня как‑то был случай…», – это действительно замечательные люди. Что бы с нами было, если бы они после первой же попытки не отбили бы у нас раз и навсегда желание выразить в словах то, что в них уложить не просто?! Большая им благодарность.
Нельзя сказать, чтобы Андрей был настроен философски. Философа он сам не очень интересует. А Андрей, не взяв с собой зеркала, смотрелся в свою жизнь и пытался увидеть себя. Ну это просто так звучит «пытался», на самом деле он просто считывал свои прежние мысли, словно компьютер из файла, сам поражаясь тому что именно он запомнил в этот файл. Никаких формально – поворотных моментов жизни не вспоминалось…
Но только здесь в горах сама собой в голове начала составляться странная автобиография. Чтобы развлечь себя, за несколько вечерних привалов Андрей записал ее, чтобы в последний день положить вместо записки, которую оставляют альпинисты на покоренной вершине.
Моя память как фирн – многолетний снег, в котором спрессованы слои, которые не стаяли за время полярного или горного лета. Также как фирн качественно отличен от свежего снега, так и мое прошлое видится мне теперь по – иному, и в этом есть лучший смысл.
Я родился в начале холодной зимы, когда даже волки не чуют весны, и моя жизнь могла стать продолжительной и прекрасной, как закат на исходе полярного лета. Но я родился в городе, где множество красных флажков было развешено не для охоты на волков. И лишь когда я пережил девятнадцать зим, я впервые назвал себя одиноким волком, хотя будучи одиноким, трудно осознать себя волком. Лишенный общества своих сородичей, я верил сказкам о злых волках и допьяна упивался яростью, ходил упругой походкой, напрягая мускулы всего тела, хотя это свойство не волка, а маленькой ласки, которая иногда умирает от возбуждения.