Тогда на смену ему пришел Петр…
Как-то в чайную опять завернул Пугайрыбка. Конечно, пьяный. Он пальцем показал на трубу и сказал отцу:
– Запускай.
Отец послушно завел фонограф. Пока из трубы неслось: «Бэль амур, бэль ами, бэль аман», – Пугайрыбка хитро подмигивал и притоптывал сапожищем.
Потом остановился и прогорланил:
– А ну, показывай!
– Что? – спросил отец, готовый на любую услугу, лишь бы не рассердить этого страшного гостя.
– Показывай, где она там прячется.
– Что ты! – угодливо заулыбался отец. – Это же машина.
Пугайрыбка схватил тяжеловесный сундучок и, как игрушку, завертел в ладонях. Потом стукнул по нему кулачищем и крикнул:
– Вылазь!
Никто, конечно, не вылез.
– А ну, еще так! – сказал громила и грохнул фонограф о каменный пол.
Машина разлетелась на куски. Пугайрыбка присел на корточки и с диким любопытством стал перебирать обломки. У отца дрожали губы, но он молчал. Да и что он мог сделать! Послать за полицией? Но, чтоб совладать с Пугайрыбкой, нужно было позвать по крайней мере четырех городовых. Босяки тоже молчали и ошарашенно пялили глаза.
Вдруг со скамьи в углу поднялся человек, широкоплечий, высокий, и не спеша подошел к Пугайрыбке. Громила, посвистывая, продолжал разглядывать обломки. Человек нагнулся, взял его за воротник и приподнял.
– Ты что? – повернул к нему голову Пугайрыбка.
Не отвечая, человек повел его к выходу.
Какой-то оборванец, очнувшись, распахнул дверь.
Человек нагнул Пугайрыбку и коленом двинул в зад.
– Нн-гав! – вырвалось у громилы из груди, и он ткнулся носом в снег.
Все ожидали, что Пугайрыбка, никогда не знавший отпора, вернется и схватится со смельчаком. Но он не вернулся. И вообще больше в чайную никогда не заглядывал. А тот, кто так его проучил, спокойно прошел в свой угол. Отец сейчас же подбежал к нему и залебезил:
– Вот это поступок благородный! Ну и дал ты ему! Как же тебя зовут, чудо-богатырь?
– Меня? Петром. А что? – нехотя сказал человек.
– Петром?! – Отец даже руками взмахнул. – Ну прямо Петр Великий! Так, может, и по отчеству ты Алексеевич?
Человек усмехнулся:
– Алексеевич и есть.
– Скажи пожалуйста! – еще больше удивился отец. – Ну прямо с мраморного пьедестала! Царь!
У Петра один глаз был подбит, щека поцарапана, но все-таки он мне показался необыкновенно красивым.
– Послушай, милый человек, а не пойдешь ли ты к нам в половые? – спросил отец со сладкой улыбкой.