– Ты сделаешь так, как я велю, или я выгоню тебя вон. – В нем клокотала ярость. – Сделаешь, или я изобью тебя, едва лошадь будет продана. Спустить с тебя шкуру я могу в любой день.
Я потрясла головой, чтобы убрать волосы с глаз и немножко прийти в себя. Конечно, мне еще недоставало храбрости, чтобы сопротивляться жестокости отца. Мои плечи поникли, и решимость оставила меня. Я знала, что, если сейчас уступлю, отец будет припоминать мне это всякий раз, когда напьется.
– Ладно, – угрюмо отозвалась я. – Ладно. Я поскачу на ней.
Вместе мы загнали пони в угол, я уселась в седло. Отец на этот раз крепче держал поводья, и я оставалась в седле чуть дольше. Но снова и снова он сбрасывал меня, и к тому времени, когда Данди вернулась домой, пряча за спиной украденного из чьих-то силков кролика, я лежала в своей подвесной койке вся в синяках и голова моя раскалывалась от боли.
– Спускайся, – предложила она, протягивая мне на второй ярус тарелку с кроличьим рагу. – Они с Займой напились и успокоились. Спускайся, и мы пойдем на реку купаться.
– Нет, – угрюмо отозвалась я. – Я буду спать. А его я просто ненавижу. И хочу, чтобы он умер. И эта идиотка Займа тоже.
Данди привстала на цыпочки, чтобы коснуться щекой моего лица.
– Очень больно? – спросила она.
– Больно и внутри и снаружи, – тихо ответила я. – Когда я вырасту, я убью его.
– А я тебе помогу, – пообещала Данди и погладила грязным пальцем мой лоб. – Пойдем, Меридон. Мы можем поплавать с детьми Ференц, они как раз приехали.
– Нет, – вздохнула я. – У меня все болит. Посиди со мной, Данди.
– Не-а, – отказалась Данди. Если уж она захотела уйти, то удержать ее было невозможно. – Я пойду с мальчишками Ференц. А завтра ты тоже будешь объезжать пони?
– Да, – ответила я. – И послезавтра. Лошадь должна быть готова к субботе. А девчонку, которой ее подарят, мне очень жаль.
В темноте я увидела, как блеснули в улыбке зубы Данди.
– Ты только не ссорься с ним завтра, – предупредила она меня. – Ты его все равно не победишь. Он опять изобьет тебя.
– Постараюсь, – пообещала я.
Затем я отвернулась от нее, от сумрачной духоты нашего жилища, от вечернего неба, виднеющегося в дверном проеме. Я поплотней зажмурила глаза и постаралась забыть о боли в теле и о страхе в моем мозгу. И об отвращении к отцу, и о ненависти к Займе. И о моей беспомощной и безоглядной любви к Данди. И обо всем моем безотрадном, грязном, нищенском существовании.