Стук колес крупной дрожью отдавался в теле Сергея Павловича. На каждой остановке в вагон поначалу протискивались, а затем неким чудодейственным образом просачивались люди, на лицах которых еще бушевали отблески пережитой ими у дверей битвы. Вместе с прибывающим народом различные запахи наполняли воздух: табака, перегара, дешевых духов, пота, женских очищений, влажной одежды (на перегоне между двумя станциями хлестал ливень) и тайно испускаемых газов.
Сладкий запах Отечества.
«Куда ты несешься, Русь? – сквозь охватившую его приятную истому спрашивал Сергей Павлович у бегущей электрички. И слышал ответ грозный и честный: «В Москву, за колбасой».
«Погоди! – пытался вразумить свою загадочную страну Сергей Павлович, вполне познавший нищету московских прилавков и угрюмую злобу очередей. – Там хоть шаром покати. Другие времена настали!»
«Знаем, знаем, знаем, – враждебно отвечали ему колеса. – Для вас пусто, для нас густо. Нам хоть бы докторской кусок в наш русский тощенький мешок».
Мой вечно несытый народ.
– А все он, сука пятнистая. Сюда вильнет, туда вильнет. И рыбку съесть, и на хрен сесть. Эту партию сраную давно надо было раскассировать, а после того первым делом – мумию на свалку.
– Его надо, как Гришку Отрепьева – в пушку зарядить и жахнуть им в белый свет.
– Моровая язва начнется.
– Да ворье одно! Кузьмич первый вор, его Гдлян обличил.
Мышка-муж зарделся, обвел соседей напротив ищущим взглядом и остановил свой выбор на Сергее Павловиче.
– Как можно! – гневно пискнул он, а его подруга кивнула. – Ничего святого. Все достижения, все! В одну кучу. На Владимира Ильича замахнулись!
Сергей Павлович вздохнул и поежился. Старик скосил бельмо на мышку.
– Бог ума не дал – сиди тихо, не урчи.
– Наглость, – вскипел муж и теперь уже как на постыдно дрогнувшего соратника взглянул на Сергея Павловича, призывая его немедля искупить вину совместным отпором.
– Коля, умоляю, – под локоток взяла его жена. – Не время и не место.
– Не райком, конечно, – согласился старик. И зрячий глаз его, и бельмо источали презрение. Затем он вбуровил свой голубой циклопический глаз в переносицу Сергея Павловича и с жестокой усмешкой на бледном лице объявил, что гаденышей давил и в зоне. – Вот так, – показал старик, крутанув будто вырезанным из железа ногтем большого пальца правой руки по корявой ладони левой.