– Я не помню. Я просто знаю. И чувствую. Если я ошиблась, то я
скажу. Я узнаю, когда какая-то пища не пойдет мне на пользу.
– А ты знаешь, какая еда полезна, а какая нет?
– Знаю. Сегодня какая-то белковая пища есть?
– Хм… ты и это знаешь? Сегодня рыба, но…
– Принесите… пожалуйста. Я буду ее есть понемножку, чтобы
желудок успевал справляться. Если можно, попросите просто порцию
рыбы сварить в подсоленной воде. И положить туда, если сейчас есть,
лук. Немножко, половину луковицы, не больше.
– Я сейчас принесу, – сказала Прасковья Ильинична, – нынче как
раз уху и сварили. Рыбу-то хорошую с колхозу привезли, сомов.
Вечером, когда Прасковья Ильинична принесла Шэд еще кружку
рыбного бульона, который она оценила очень высоко, девочка не
удержалась от вопроса:
– А почему Иван Михайлович так часто ко мне заходит? Он у меня
очень подолгу сидит – а как же другие дети?
– Доченька, так нет у нас в госпитале других детей-то, ты одна у
нас. Госпиталь-то военный. А Иван Михалыч всю жизнь в городе
педиатром работал, так что ты для него как луч света.
– А как я тут оказалась?
– Так тебя с поезда проходящего, что эвакуированных детей вез,
сняли. Решили, что ты уже помираешь – а у нас в городе других
госпиталей поблизости от станции и нет. Тут до войны была больница
железнодорожная. А что с тобой он сидит – так нынче новых раненых
не поступало, докторам работы немного…
– А… а это какой город?
– Ковров. Слышала про такой?
– Не помню. Спасибо, я уже энергии достаточно получила, и белков
достаточно, чтобы восстанавливаться, сейчас спать буду. А завтра,
наверное, уже смогу есть все, что пациентам дают. Я чувствую что
смогу…
Смотровая родильного отделения, куда поместили Таню Серову,
оказалась – по нынешним временам – просто райским местом для жилья.
То есть так медсестра, которая на каталке Таню перевозила, ей
сказала. Большая светлая комната – метров восемь, не меньше – с
огромным окном и отдельным туалетом и даже душем. Правда туалет был
общим с родильной палатой, в которую вела вторая дверь – но сейчас
там устроили вторую операционную и к Тане обычно никто оттуда не
заходил. Но вот в дверь, ведущую в коридор, постоянно заходили
разнообразные гости.
В первый день пребывания в «отдельной палате» в основном
заходили медсестры и Иван Михайлович, регулярно проверяющий
состояние девочки. А уже на следующий день потянулись и другие
гости, прежде всего – «ходячие» пациенты, в основном достаточно
взрослые, чтобы сравнивать девочку с собственными детьми. Эти
обычно, забавно смущаясь, клали на тумбочку возле кровати
незамысловатые подарки: карамельку или просто кусочки сахара,
завернутые в обрывок газетки – но что еще могли ей подарить раненые
бойцы, привезенные в госпиталь чаще всего вообще без каких-либо
вещей? Еще начали приходить какие-то «пионеры»: совсем уже юные
детишки, очень желающие прочитать Тане стишок или спеть песню.
Обычно сидящие в палате бойцы и медсестры таким выступлениям очень
радовались, а Таня старалась вежливо сообщить детишкам, что ей тоже
очень понравилось, но у нее просто сил нет аплодировать и даже
улыбаться. Все эти гости ее очень утомляли и очень сильно мешали –
но, вероятно, сейчас это считалось очень хорошим делам и Таня
старалась «быть как все».