– Как работает?
Павел одобрил:
– Ничего! Здоров…
Не торопясь, точно мяч, хозяин перекатился наискось мастерской и, поднявшись на ступени к двери в сени, сказал Цыгану лениво, тихо:
– Поставь его тесто набивать – без смены неделю…
И скрылся за дверью, впустив в мастерскую белое облако холода.
– Здо-орово! – протянул Ванок Уланов, хилый, колченогий парень с наглым лицом, поразительно бесстыдный в словах и движениях.
Кто-то насмешливо свистнул, – пекарь окинул всех сердитым взглядом:
– Шевели руками! – и матерно выругался.
С пола из угла, где сидели мальчики, раздался сердитый, укоряющий голос Яшки:
– Сто з вы, челти, – с клаю стола котолые? Толканули бы человека, когда видите – хозяин идет…
– Да-а, – сипло протянул его брат Артем, парень лет шестнадцати, взъерошенный, точно петух после драки, – это не шуточка – неделю без смены тесто набивать, – косточки-то взноют!
С краю стола сидел старик Кузин и солдат Милов, добродушный мужик, зараженный сифилисом; Кузин, спрятав глаз, промолчал, а солдат виновато проговорил:
– Не догадался я…
Пекарь, ухмыляясь до ушей, сказал:
– Теперь имя тебе – Грохало!
Человека три неохотно засмеялись, и наступило неловкое, тягостное молчание. На меня старались не смотреть.
– А Яшка всегда первый правду чует, – неожиданно воскликнул густым басом Осип Шатунов, кособокий мужик с калмыцким лицом и невидными глазами. – Не жилец он на земле, Яшка этот.
– Посол к чолту! – крикнул мальчик звонко и весело.
– Язык ему надо отрезать, – предложил Кузин; Артем сердито крикнул ему:
– Тебе, ябеда, надо язык с корнем выдрать!
– Цыц! – раздалось от печки.
Артем встал и не торопясь пошел в сени, – маленький брат строго говорит:
– Куда посол босиком, чолт? Надень ополки, – плостудисса – подохнес!
Все, видимо, привыкли к этим замечаниям, все молчат. Артем смотрит на брата ласково разбегающимися глазами и – надевает опорки, подмигивая ему.
Мне грустно, чувство одиночества и отчужденности от этих людей скипается в груди тяжким комом. В грязные окна бьется вьюга – холодно на улице! Я уже видал таких людей, как эти, и немного понимаю их, – знаю я, что почти каждый переживает мучительный и неизбежный перелом души: родилась она и тихо выросла в деревне, а теперь город сотнями маленьких молоточков ковал на свой лад эту мягкую, податливую душу, расширяя и суживая ее.