После завтрака у меня еще оставалось двадцать минут до выхода, и я написала в свой блог небольшой пост о том, что перфекционизм зря считают достоинством. Это подняло мне настроение, и предстоящий день уже не казался таким тяжелым, так что к углу Сосновой и Вишневой, откуда меня обычно забирала Христина, я подходила вприпрыжку. Там я пару минут постояла, считая заколоченные окна на старой пожарной каланче на противоположной стороне улицы, и наконец мне просигналил знакомый минивэн.
– Твой любимый дом сегодня, да? – спросила меня Христина уже в машине.
– Скорее наоборот, это я там любимая, но не взаимно.
– Какой он странный, да?
Я молча кивнула, а про себя подумала, что Соломон, наверное, с вечера меня сидит ждет, каламбуры готовит.
Зайдя в дом, как всегда, открытый, на столе в гостиной-прихожей я обнаружила англо-собачий разговорник. Я прошла в кухню. Там Соломон пичкал собаку вялым сельдереем и что-то бормотал. Я решила, что он обращается ко мне, и переспросила:
– Что?
– Я не тебе, я псу.
– Думаешь, он тебя понимает?
– Да, ученые доказали, что собаки воспринимают даже не сами слова, а мыслеобразы. Когда я говорю с ним, он видит образы из моего сознания.
– О… Тогда он и по-русски должен все понимать, да?
Соломон посмотрел на меня так, будто я заявила, что могу доказать теорему Ферма.
– Никогда не думал об этом.
– Сейчас проверим, – пообещала я Соломону.
– Такер, иди на диван, – сказала я по-русски собаке.
Пес оскалил зубы.
– Видишь, не воспринял он мыслеобраз дивана, – сказала я Соломону, снова переходя на английский.
– Это потому, что у вас нет тесной духовной связи. И еще он не хочет на диван, – заявил Соломон и остался при своем.
Я не стала спорить. Не хотела отбирать у человека надежду на то, что хоть собака его понимает.
Соломон Стейнбек носил имя царя и фамилию известного американского писателя и изо всех сил пытался повторить успех если не первого, то хотя бы второго. Но, видимо, небеса и издатели дружно решили, что одного известного писателя с фамилией Стейнбек миру достаточно.
Когда я пришла в его дом впервые, то ненароком обмолвилась, что уборка – это так, временно, чтобы было на что жить, пока я определяюсь с дальнейшими планами, а вообще я хочу стать писателем. Обычно после таких высказываний собеседник выражает или скепсис, или наигранное восхищение, но Соломон неожиданно стал рассказывать мне о своем пути в искусстве.