Она же знала намного больше.
Рассказывали, что ей приходилось изготавливать лекарство от костоеда.
В глиняной посуде кипятили на огне водку или самогон с какой-то травой (что за трава мне выяснить так до сих пор и не удалось). Продолжалось это всю ночь. Когда лекарство было готово, его давали больному пить по каплям. Оно было настолько сильным, что червь – костоед, пробивая кожу, оставлял кость и выходил наружу, в результате чего больной вылечивался. Сколько тут правды, а сколько – выдумки сегодня трудно сказать, но я склонен считать всё это правдой. Потому что своими глазами видел обезображенных язвами грудных детей, которых приносили мамаши в 1952-54 годах к нам домой к бабе Оле и через неделю-две приходили в наш дом радостные и веселые. Потому что дети выздоравливали.
Пела она, как тогда было принято, на свадьбах, крестинах, на посиделках и других подобных случаях, обычно молдавские народные песни. Среди этих песен мне запомнились упоминания о Титанике и о Плевне.
Она прожила больше полувека в украинском селе Данул, но, не имея склонности к языкам, не говорила по-украински, а только по-молдавски.
Я ей очень благодарен за то, что она научила меня молдавскому языку, на котором я разговаривал до пятилетнего возраста, который понимаю до многих тонкостей, в результате чего могу свободно переводить с молдавского на русский. До сих пор чувствую себя виноватым перед нею за то, что не всегда был послушным, а нередко доставлял ей неприятные моменты.
Раннее детство я провел больше с нею, а, как я теперь понимаю, я был далеко не ангел.
Баба Оля водила меня с собой на похороны и поминки, так как мама всегда была на работе в колхозе, а оставить меня было не с кем. Насмотрелся я тогда на плач и горе, потому что стали помирать её ровесницы и подруги почти каждую неделю, а у неё – полное село крестных, она идёт и меня с собой берёт. Все плачут, она плачет, и я плачу….
А однажды приходим с похорон домой, а я по малолетству и по глупости спрашиваю её: «Баба Оля, а твоя очередь умирать – когда?».
Мама пришла с работы, а баба Оля плачет: «Вот, Дуня, что спрашивает меня этот арештант («арештант» – было самое ругательное слово в отношении непослушных детей). Я его вожу на поминки, даю ему самый вкусный кусочек, а он спрашивает, когда моя очередь умирать».