Тетради 2015 года - страница 11

Шрифт
Интервал
как будто бы легла экрана
татуировка на плечо,
как будто смотришь новый эпос,
где я – холодный кинескоп
в непрекращающийся вечер,
который смотрит мне в лицо,
который облаком прикурен,
таскает души через дым,
в щенках, что оживут в отместку —
и в этом весь его мотив,
который горлом мокрым, вязким
озвучит тело на столе,
пока душа из спелой чашки
спешит осою на плече.
(07/03/15)

«Империя грачей в конвертах снега…»

Империя грачей в конвертах снега
хохочет, умирая, как земля —
где рай похож на рай и одиноко
лежащий смех в парных спит калачах.
И одиноко дерево сквозь утро
растёт до ангела с фольгою в голове
и разбирает механизм, как чрево
что отразилось в разрывной воде
Пока докуришь эту папиросу —
роса початая поспеет отлететь
в свой напряженный и густой не отзвук,
но память, разрезающую смерть,
где сквозь порезы видишь, как гогочет
земля сквозь жабры жирные свои —
наверно отпустить меня не хочет,
краснея так, что птицы не видны.
(8/03/15)

«Небо запекает полёт шмеля …»

Небо запекает полёт шмеля —
только успеешь вымолить «бля»,
ощутить ожог на плече неправом —
и вот уже справа полёт торчит,
как штопор, что в пробку воздуха вбит.
От такой прекрасной, как Бог, расправы —
остаётся четыре страницы лавы
и пустой – как посмертный человек – пашни
остальное, что в темноте, не страшно.
Испечёшь полёт, будто свой Воронеж,
и боится шмель, что его уронишь,
и слюной с малиной взорвётся грудь
у грачей, что воруют новый шанс уснуть.
Вот и весь ожог – насекомых право,
для дыханья ангелов сих оправа:
мандельштам мандельштаму – всегда воронеж
где – придумав плоть – из неё уходишь.
(9/03/15)

Посвящение Челябинску

Земли любовь раздвинула здесь ноги
пытается меня поцеловать,
объединить с тем Богом на пороге,
который задолбался меня ждать
в своём резном окошке, что не влезло
в понятье родины и всех её берёз,
в понятное земле сопротивленье, и зло,
что – непременно и моё.
Разверзлась хлябь, Челяба с вкусом цинка,
с плотвою звезд в потьме пурги иной,
что отплывает где-то здесь, у цирка,
за полой и китайскою луной,
где я, пожалуй, жив ещё недолго,
хотя и охлаждён, как мясо, здесь
хотя и кожа, шитая упруго,
ползет и расползается под треск
идущего по льду, не по Миассу,
дышащего не воздухом – виной,
когда дождь исполняет водолаза —
роль, там, где спит пчелиный рой,
где снег, надрессированный до жути,
несётся в псарню, будто в пьяный лес,
Следующая страница