Всеволод остановился, вгляделся в напряжённую морду зверя и отчётливо проговорил:
– Меч заострён.
Тот отшатнулся с приоткрытой пастью. Светящиеся угольки прикрылись веками, Григорий успел скрыть выражение своих глаз.
– Пустяки. – Опомнившись, отмахнулся он и с шипящим в глазах смехом уставился на Всеволода.
Тот дёрнул плечом и пошёл прочь. Пастырь в смятении шагнул туда-сюда и бросился следом. Кошка видела в темноте, как удаляются покачивающиеся плечи. Потом услышала:
– Это был он.
Всеволод прислушался. Шелест одежд был ответом, и тревожный голос размышлял вслух:
– И великий праведник поверил и уже ступил было со столпа на огненную колесницу, присланную для него. Знаешь, кто прислал колесницу на самом деле? Кого он увидел? Праведник-то?
– Меч заострён.
– Ты уверен? Не слишком ты мнишь о себе?
Бриджентис плыла над дорогой совсем низко. Всеволод, отвечая, каждый раз смотрел на неё.
– Право, ты мнишь о себе.
Лёгкий смешок задрожал в темноте, но осёкся: смеявшийся хотел удержаться.
– К тебе, ящерице в человечьей шкуре, Великий пришёл. Да ты безумен.
Темнота молчала. Наконец, голос посетовал:
– Я понял. Ты – хороший человек. Но ты упрям, ты – простодушен.
Шаги Всеволода и кошачья поступь пастыря были едва слышны.
– Не знаю, каков я. Знаю, что приходил Он, про которого ты спрашивал.
– Ты не видел Его?
– Не видел..
– Откуда же твоя уверенность, дракон?
Всеволод вспомнил кое-что и тоже подавил лёгкий смешок.
– Я видел Его сердцем, искуситель.
Началась, тянулась и воцарилась тишина. Всеволод подумал, что Гришка отстал и он остался один.
Вкрадчивый голос снова возник:
– И всё же ты заблуждаешься.
Всеволод молчал..
– Что ты скажешь мне ещё, упрямец?
– Меч заострён.
Надоеда-пастырь отвязался, потерялся в темноте. Всеволод услышал прыжок мягкого тяжёлого тела, проблеяла калитка, и Ловарня, и без того тихонькая, канула уже в абсолютную, ничем не нарушаемую тишину. Под деревьями мигали огоньки, сопровождая дракона.
У пустыря он подождал. Вроде такой же огонёк сиял под меловым утёсом, но только Всеволод вгляделся, как пропал огонёк.
Пёстрые простыни.
Всеволод подумал про них, совсем как Веда, чуть более часа назад, но не с алчным нетерпением, с нежностью, пожалуй.
Его порция пеструшек ожидала в гостиной, погружённой во мрак, как и весь дом под меловым утёсом, как и вся Ловарня, огоньки которой гасли за его спиной, пока он шёл по выбеленному и мокрому от света Бриджентис пустырьку.