От романтически-опасного образа, выдуманного Берестовым при первом упоминании старшего монта, у того оказалось меньше малого. Вспухший горбинкой перелома тяжелый нос, бельмо на правом глазу. Да огромно-уродливый золотой перстень-печатка с мерзостно клювастой химерой на барельефе. В остальном – тощий сутулый мужичок в возрасте первого российского инфаркта, каких по отечественным хрущевкам кузовок за часок собрать без усилий.
Уже после, ворочаясь в постели тягостным похмельным утром, Николя вспоминал, до чего нагло и по-хозяйски тот вошел в оккупированный зрительский буфет, где и была накрыта «поляна». Как один из молодых артистов услужливо бросился освобождать ему место. Как вызывающе и громко сутулый заработал позолоченными челюстями, перемалывая купленные Берестовым бутерброды; как барином развалился на стуле у окна и до чего вальяжно закурил самую вонючую сигарету в мире…
Берестова аж передернуло. Он привык, что так в театре вести себя может лишь Актер, истинный властитель подмостков и душ. Но чтобы монт, пусть даже старший? В каждом его движении чувствовалась спокойная хозяйственность и неуместная властность. И хоть бы кто из собратьев Николя по профессии вежливо одернул, подколол, дал знать свое место с легкостью, одним лишь театралам и доступной!
Тем вечером, вдыхая едкий дым дешевого табака, Коля хотел пошутить, что вынужден отлучиться, потому что забыл привязать коня. Но сидящие вокруг коллеги покосились на него с авансами осуждения, будто заведомо разгадали пошлую шутиху на языке новичка.
Белобрысый Артемка – молодой артист из числа тех, кого сам Берестов почитал второпланщиками, – тут же взялся наливать цыгану. Николя на это косился, хмурился, гнул губы и едва ли не фыркал, что не укрылось от Людмилы Сёминой – милой мышки, которой, по глубокому Колиному убеждению, больше подошла бы сцена поселкового ДК.
– Это Зурало Годявирович, – призраком возникнув за плечом Берестова, пояснила Людочка. Указала стаканчиком в угол и придвинулась на интимную дистанцию. – Но мы все чаще называем его просто дядя Зурало. Ах, какие же чудесные у него руки!
– Зав монтировочным цехом? – уточнил Коля, надеясь, что в голосе не просквозит презрения.
Людмила замялась. Так, будто была безнадежно влюблена в пожилого цыгана, чем невольно вызвала у Берестова щипок непрошеной тревоги.