и вот, не изменяя позы,
тайком (в январские морозы),
она изящно предала
Я бросил петь и ревновать,
Когда не стало вдохновенья,
Когда закончились сомненья
О беженцах в её кровать
***
Голотелые девочки – глазастые и верлибровые –
Оголтело ломают просодию – дивное зрелище.
Изощрённые фурии – верно с рожденья суровые –
То и дело секут по традициям это дебелище,
Разрезают его зазубренными пилообразно акцентами,
Пробивают фанеру и ржут, и плевали на нас они,
Разухабисто ставят на счётчик и доят с процентами,
И усердно утюжат устой и уклад ассонансами.
Эти дивные девы доводят до аллитерации,
Повторяя с упорством напильника мощные фрикции;
В зазеркалье они – искажённые новые грации;
Их методика боя основана на контрдикции;
Их привычные модусы чужды влиянию логики;
Им уже не нужны ни аннексии, ни контрибуции;
Им играют тапёры, им служат салонные бобики;
Они станут связными реакции и революции.
И как только наш век окончательно будет как памятник,
И режим некрасивых вождей переборщит с демаршами,
Эти тонкие жёны опять активируют маятник
И разрушат гармонию пламенными комиссаршами.
Да и как же иначе: мужчины становятся слабыми,
Подменяются смыслы и правда давно не единая;
Но идёт поколенье воспитанных этими бабами
Без упрёка и страха… и песня звучит лебединая.
***
Помещают поэта в тщедушное тело,
Намекают: попробуй попой.
И душа – через тело – конечно бы пела,
Но у тела, к примеру, запой,
А у тела, положим, заложены уши,
Или кто-то заткнул ему рот,
Или руки стремятся нащупать баклуши,
Или к подвигам ноги влечёт.
А ещё может быть, что изноется кожа
Так, что тянет на верхнее «си»;
И пойди удержись, если странная рожа
В этом зеркале просит: «Спаси».
И осмелься, скажи обывателям спорым,
Что ты призрак в потёртых штанах –
Захохочут тебя исключительно хором.
Ты для этих людей первонах,
Пионер и позёр, бузотёр и бездельник,
Говорящий болезненный бред…
А который из зеркала – чёрный подельник,
Заблудившийся анахорет…
Окружают поэта назойливым бытом,
Вынуждают злословить и есть,
Конец ознакомительного фрагмента.