– Не скучай, – сказала я Мыши.
– Дождись нас, – добавил Поэт.
Мышь наконец выбралась из угла, поняла, что гроза миновала и улыбнулась.
– Это на отшибе – проворчал шофер дядя Клим Сергеич. Старенький «ПАЗик» тщательно лавировал между снежными завалами. – Знаю я тот район. Дорога плохая, дальше очень плохая, а потом никакой дороги вообще.
– Никакой? – спросили мы с Поэтом.
– Никакой, – подтвердил дядя Клим Сергеич. – Поэтому вот от той березы пойдете пешком.
На отшибе, метрах в ста от «той березы» находился всего один дом. С одним окошком.
И без признаков тропинки от проезжей дороги.
По уши в снегу (вру, всего по пояс) мы наконец доползли (доплыли, догребли) до заветной дверцы.
Едва стукнув, получили разрешение войти. И даже за веревочку дергать не пришлось – дверь оказалась открытой.
Сеней в этой избушке не было, всего лишь маленький предбанник, отделенный от единственной комнаты (эдакой древней студии: спальня, гостиная, кухня – три в одном) ветхой дерюгой.
– Ой, дохтур, это ты? Ой, наконец-то, а то надысь едва не помёрла, – жалобно запричитали-закряхтели из-за дерюги.
Я отдернула занавеску, вошла в комнату. Ответила:
– Почти. Почти дохтур. Даже два почти дохтура.
– Два, – подтвердил Поэт, рьяно отряхиваясь от снега, как собака от блох.
– А Бабулин где? – неожиданно ясным голосом спросила бабка, приподнимая голову от подушки.
В дупель твой Бабулин, хотела огрызнуться я, но Поэт предупредительно пихнул меня локтем в бок. Я только крякнула. Поэт же очень вежливо сказал:
– Не беспокойтесь, бабушка… э-э-э…, – тут он сверился с листком вызова и продолжил, – не беспокойтесь, Настасья Изя… Изяславна, мы хоть и молодые, но уже многое умеем.
Бабуля Настасья Изяславна оценивающе оглядела нас с ног до голов, что-то там про себя прикинула и снова перешла на жалобное кряхтение, сморщившись и страдальчески закатив глаза:
– Ой, сына! Ой, доча! Раз уж вы дохтуры, поможите, будьте добреньки. Прострел у меня намедни случился. Дык таперича ни в пояснице сгинаться, ни в ей же разгинаться не можу. Болить, окаянная, и все тут.
Бабка зачем-то натужно выдавливала из себя простонародный говор, хотя я могла поклясться – грамоту она разумеет гораздо лучше нас.
Поэту было до фени, на какой фене изъясняется бабка. Он деловито кивнул сперва мне, потом Настасье Изя… короче, бабушке, прошел к кровати, сел на стул и стал собирать анамнез: где болит, когда заболело, давно ли наслаждаетесь сим недугом, чем хворали в глубоком детстве, какие еще хрони и хрени имеете, и все такое. В общем, отвлекал пациента, пока я занималась ментальной диагностикой.