После утренней переклички мы вернулись к обычной рутине. День прошел без особых происшествий. После наряда я наткнулся на Макса.
– Слышал о Бекере?
– Я был в карауле и ни с кем не разговаривал, – ответил я.
– В него стреляли. Прошлой ночью его отвезли в госпиталь СС на Унтер-ден-Эйхен.
Странные новости…
– А кто это сделал?
– Часовой у рейхсканцелярии. Такие ходят слухи, – ответил Макс.
Подробностей стрельбы никто толком не знал, но в казармах из-за этого уже царило оживление. Позже мы выяснили, что Бекер проверял посты у рейхсканцелярии, прячась среди кустарников. К сожалению, он не смог вовремя ответить, когда часовой окликнул его. Тот взял и выстрелил. Пуля угодила в правую ногу Бекера, возле паха, и вышла наружу.
За безукоризненное исполнение служебного долга часового тут же произвели в обершутце (рядового первого класса). Хотя, конечно, все могло сложиться намного хуже, причем как для него самого, так и для Бекера…
* * *
В начале августа 1941 года мы получили известие о скорой приписке к полевой части. Однако у меня возникли некоторые сложности. Инфекция, развившаяся на правом указательном пальце после небольшого ушиба, требовала вскрытия и последующей медикаментозной обработки. За день до предполагаемого отъезда из Лихтерфельде я явился к нашему ротному врачу.
– Шутце Бартман, я вижу, что палец ваш еще не полностью зажил, – сказал он после осмотра и повторного изучения записей в своем журнале.
– Оберштурмфюрер, это не мешает мне полноценно пользоваться оружием. Боль, скорее, у меня в голове, – бодро ответил я, повторив фразу, которую старательно вдалбливали в каждого новобранца.
На лице врача мелькнула раздраженная улыбка.
– Однако я должен предложить вам шанс остаться в Берлине, пока ваша рана не будет излечена полностью.
– Я предпочел бы находиться со своими товарищами, – ответил я с невольной мольбой в голосе.
Доктор кивнул, взяв ручку из держателя на столе, и дописал несколько строчек в документах.
– Не волнуйтесь, – сказал он. – Вы отправляетесь завтра, на том же поезде, что и ваши товарищи!
После утренней переклички каждый получил большую салями, банку мясных консервов и немного масла и хлеба. Мы упаковали провизию в вещмешки и построились для марша к железнодорожной станции в Лихтерфельде, где перрон был уже переполнен штатскими и военными. Военный оркестр играл какой-то пронзительный марш, укрепляя в нас, на все согласных жертвах, иллюзию неуязвимости. Обергруппенфюрер фон Йена обратился с речью, от которой мы почувствовали себя героями. Героями, которым предстояло «завалить» большевистского «медведя» и спасти европейскую культуру. Когда ободряющая речь фон Йены была закончена, мы с воодушевлением погрузились в вагоны ожидающего нас эшелона.