Дело в том, что на шпиона задержанный походил мало. Слишком заметный. Во многом.
Он не очень-то хорошо говорил по-русски. И его акцент не походил на акцент никакой нации, известной Петру. Речь его напоминала более всего какой-то диалект русского языка. Такого диалекта Пётр, правда, тоже не знал. Но не мог же он знать все языки мира (и акцент говорящего на каждом из них, когда он переходит на не родной ему русский). И все диалекты русского.
Не вполне правильная речь не столько обличала задержанного, как шпиона, сколько обеляла: не могли немцы и австрияки быть столь глупы, чтобы послать на задание какого-нибудь, скажем для примера, болгарина, не выучившегося русскому так, чтобы тотчас не засыпаться.
Одежда его была ещё более нелепой. Собственно, одеждой задержанному служила какая-то дырявая тряпка, наверченная на тело. Головного убора и обуви не наблюдалось вовсе. Похоже, он оказался по какой-то причине на улице голым (в конце ноября!) и закутался в первое, что попалось под руку, даже не обноски, а какую-то ветошь.
Но что ещё интереснее, хотя эта тряпка была не только рваной, но и грязной, тело, выглядывающее там и здесь в её прорехи – изумительно чистым. Красным от холода, да, но дико, подозрительно чистым. Пётр сам не отказался бы от возможности мыться чаще, чем раз в неделю или две, а этот субъект, похоже, принимал душ не ранее часа назад.
Правда, босые ноги у него были очень грязными. Поймав недовольный взгляд на них начштаба, сопровождающие доложили, что заставили нищего (?) долго и старательно вытирать ноги при входе в штаб, но, видимо, сколько он ими ни шаркал о тряпку, чистыми его ступни не стали. Но и то – грязными ноги были только по щиколотку, выше – только что не светились от той же поразительной на фронте чистоты, что и остальное тело.
Всё это подтверждало рассказ сопровождающих о его аресте: догонять и валить в грязь его не пришлось, он сам подошёл к часовому и потребовал встречи с начштаба Особой армии генерал-майором Пётром Никитичем Буровым. Вот вынь да положь ему означенного Бурова, а ни с кем другим он разговаривать не желает. Такое требование со стороны такого фантастического оборванца, к тому же, непонятно откуда появившегося в расположении Особой армии в непосредственной близости к штабу, вкупе с его странной речью, немедленно привела к тому, что часовой посчитал его шпионом. Воображение и фантазия часовому не положены. Он заставил наглого нищеброда стоять неподвижно, подняв руки, и вызвал наряд…