Афелис, к сожалению, это знал:
— Опять про свою корректность любимую
начнут басни рассказывать.
— Во-во. С остроухими нужно держать
ухо востро! — толстяк весело подмигнул, довольный получившейся
игрой слов. — Но ничего, как школу закончишь, я тебя в какую-нибудь
гномью гильдию пристрою. А может, даже этим летом на полный рабочий
день в помощники к знакомому в мастерскую отдам. Ты в классе
единственный, кому эльфомарево ещё напрочь мозги не запудрило!
Такие светлые головы нам нужны.
В отличие от остальных учителей школы
для беженцев, толстый гном — все величали его не иначе как Даскалос
Балинович — не спешил избавиться от учеников сразу по окончании
лекции. Вместе с Афелисом они стояли у закрытых дверей школы,
кутаясь в тёплые шубы. Как хорошо, что в тот злосчастный тяжеленный
сундук, к которому были так неравнодушны стражи на границе
Эльфланда, матушка, помимо прочего, утрамбовала дорогие меха.
— У нас на материке с кадрами ещё
более-менее: эльфовидение добралось не до всех, много полуэльфов и
беженцев. Есть из кого выбирать. А на островах, куда представителям
якобы варварских рас путь заказан, днём с огнём нормальных
работников не найдёшь! У них сейчас там любимое развлечение —
качать права. То делать не хотим, это нас унижает, с гномами не
сотрудничаем. Сколько ни плати представителям наших гильдий в
столице, ни один закон пролоббировать толком не могут!
Афелис не очень понимал суть жалоб
толстого гнома, поэтому задал лишь один вопрос, не дававший ему
покоя с момента прибытия в империю эльфов:
— Почему никого, кроме чистокровных
эльфов, не пускают на островную часть Эльфланда?
Было видно, что учитель хотел сказать
нечто крайне язвительное, но всё же сдержался:
— Этот закон ведь не так давно
приняли. Как раз тогда, когда гильдии гномьих беженцев стали
составлять эльфам серьёзную конкуренцию. Конечно, формально там
была притянута за уши какая-то иная причина, типа варвары
окружающую среду на островах загрязняют. Ага, а эльфы должно быть
лепестками роз срут?!
Гном покачал головой:
— Все, кто не смотрит эльфомарево,
конечно, всё поняли. Свобода — она для своих. А для чужих есть
закон. И законы эти могут меняться самым причудливым образом.
* * *
Тинтур противно было даже смотреть на
лица Мервиль, Скабеевель и Факандры, не то что дискутировать с
ними.