Однако судьба безжалостно приближала события 1917 года, которые начинались задолго до революции, имея глубинные больные корни периода освобождения крестьян. Устройство сельского хозяйства с ее чересполосицей и низкой производительностью сельского труда тормозило развитие промышленности и всей страны в целом. А попытки быстро изменить структуру силой полиции и казаков, заставить работать по новым правилам привело к потере доверия народной массы сначала к царской власти, а затем и к институту церкви, так яростно ее поддерживающей. Еще в последние годы девятнадцатого века все население воспитывалось на глубоко монархических принципах преданности царю и всему строю того времени, считая его нравственно правильным. Но ситуация стремительно менялась. Вот как рассказывает в своих воспоминаниях митрополит Вениамин (Федчинков):
«Когда заболел царь Александр Третий, я был школьником духовного училища. Боже! Как, мы, мальчишки, принимали близко к сердцу! После урока и обеда многие из нас почти бежали к углу Большой улицы на Варваринской улице, где на особой деревянной доске вывешивались ежедневно бюллетени о состоянии здоровья больного нашего царя: температура, пульс, общее состояние… и мы видели с болью, что дело плохо. Уверяю читателя, что если бы мой родной отец болел, едва ли бы я был захвачен большим интересом к нему, чем к царю. Нет, скажу больше, я менее страдал бы за родного отца, чем за царя. Мы маленькие люди, никому не нужные, простые, бедные. Наш удел всегда таков, чтобы страдать, болеть, умирать, так должно быть. Но он – царь! Общий отец всех нас, всей страны, его смерть огромное дело, так жило сердце мое. И когда дошла весть о смерти царя, я обливался горячими слезами и слезы были искренними. Молитвы наши за царя не были лишь по указу начальства, а отвечали общему нашему настроению. Приблизительно так же должны были чувствовать и мои родители и народ.
Десять лет спустя, когда я уже был профессорским стипендиатом в академии, я написал одно письмо царю и подписал, Преданный до смерти такой-то не без колебания. А тогда уже прошла первая революция. Что же это означало? Лицемерия у меня не было, тогда говорили во мне больше ум и долг, чем непосредственное требование сердца. Увы! За десять лет что-то изменилось уже и во мне.