К нему липли девки, особо настойчивых и с чувством юмора он трахал, остальных просто облизывал, и Маше казалось, что Никита постоянно голодный. Во всех смыслах. Жрал он за троих, летал на пегасе так, будто хотел разбиться именно сегодня, и ни днем позже, а еще — не сознавался, кто его избил. Никита мог неделями непринужденно болтать с ней днем о всякой херне, а посреди ночи прислать бумажную птичку с просьбой спуститься в общую комнату. Гребаная птица не отставала, пока Маша не соглашалась пойти вниз и быть выебанной на диване.
«Ты сама это начала», — нагло улыбался Верейский, и за эту улыбку душу можно было продать, не то что ноги раздвинуть.
Маша помнила, как они готовились к экзаменам в конце первого курса. Верейский учил свои жутко сложные чары, а они с Елизаровой зубрили трансформагию. Ева убежала в библиотеку за очередным учебником, а Маша плюхнулась рядом с Никитой и без ужимок спросила:
— Слушай, а ты знаешь, что у тебя стоит?
— Ой, не знал, спасибо, что сказала, — беззлобно пошутил тот, забираясь с ногами на диван, чтобы было не так видно.
— И чего делать будешь?
— А тебе не рано знать? — с издевкой уточнил он.
— А тебе? — отбила Маша.
Никита широко ухмыльнулся.
— Есть идеи, Чумакова? — он странно посмотрел на нее, будто видел впервые.
— У тебя в спальне кто-нибудь есть?
— Нет, все на улице.
— Тогда пойдем.
Она поднялась с дивана, оставив на столе книги, и решительно направилась к мужской лестнице. Верейский потупил и отправился следом.
В спальне были задернуты шторы — Маша всегда подозревала, что Вернер вампир — и все кровати аккуратно застелены, кроме одной. Она сразу догадалась, что эта принадлежит Никите.
— Тебе как лучше, — деловито уточнила Маша, — взять в рот или трахать будешь?
— А ты как умеешь?
— Я по-всякому умею, — похвасталась она. — А ты?
— Ну, у меня не так часто брали в рот, — Верейский сказал это таким тоном, каким можно сообщить, что не пробовал шоколадное печенье.
Он расстегнул брюки, полностью снял их вместе с трусами и, потоптавшись на месте, сел на постель.
Маша пристроилась на коленях между его ног, отодвинула полы измятой рубашки и строго велела:
— Когда соберешься кончать, скажи, ненавижу глотать эту гадость, она соленая.
А вроде и нормальный у нее вкус, хмыкнула про себя Маша, шагая через холл усадьбы. Наверное, с возрастом язык становится менее чувствительным. А может, ей просто до дрожи нравится Никита.