А еще тут школе, вроде, учком есть. Ученический комитет, то
есть. Это был орган общешкольного самоуправления, состоял только из
учеников, занимался вопросами успеваемости и школьной дисциплины –
и вполне себе официально дрючил двоечников и хулиганов. Мои
переростки, так-то уже выросли до комсомольского возраста, восьмой
класс все-таки, но по понятным причинам туда не попали. Пока... Но
и пионерские галстуки в таком возрасте уже не носили. Но не
хотелось мне обращаться в учком, что я сам не справлюсь? А еще
больше мне хотелось обратиться за помощью к старшей
пионервожатой.
Я даже красочно представил себе, как мы будем объединять
воспитательные усилия с ней, и настроение мое резко пошло вверх.
Надо будет найти Серафиму Терентьевну на большой перемене, если
она, конечно, уже вернулась со своего слета по обмену опытом.
Раздался звонок. Я вспомнил, что опять забыл взять классный журнал
пятого «Б», у которого начался урок, да и отнести кондуит своего
«экспериментального» — тоже. Не успел я додумать эту мысль, как в
тренерскую ворвалась Шапокляк.
— Безобразие! — заверещала она.— У меня урок начался, а журнала
нет!
Завучиха схватила журнал восьмого «Г», а в физиономию мне
полетел другой. Еле успел перехватить. Вдохновленный таким образом
на педагогические свершения, я отправился физически воспитывать
пятиклашек. А на большой перемене решил заскочить в ленинскую
комнату, надеясь на этот раз застать Симу на рабочем месте. Застал
— это не то слово. Не успел я открыть дверь, как оттуда выскочил
руководитель начальной военной подготовки. Бережно поддерживая
правую руку левой, он злобно выкрикнул:
— Дура! Я к тебе со всей душой!.. Я же жениться на тебе хо... —
и осекся, заметив меня. — Ничего, есть и другие способы, — добавил
он и едва ли не бегом рванул по коридору.
Я заглянул в ленинскую комнату.
— Можно?
— Заходите, Саша!
Серафима Терентьевна стоял возле стола, сложив прелестные ручки
на своей небольшой, но уже прекрасно оформленной груди.
— Могу я узнать, что здесь произошло? — спросил я, затворяя за
собой дверь.
— Ничего особенного, — откликнулась старшая пионервожатая. —
Григорий Емельянович, после того как выздоровеет, не будет больше
руки распускать.
— Неужто — сломала! — восхитился я.
— Запястье, — уточнила она. — Вашим приемом. Спасибо вам!