Отворив дверцу шкафа, я показал ему — ныряй. Что тот и сделал. Я
пошел отворять, а то неизвестный мне бы дверь хлипкую вынес. Когда
я ее распахнул, в комнату ломанулся здоровенный лоб в телогрейке и
кирзовых сапожищах. Раскрасневшаяся морда пылала праведным гневом.
Я его тормознул, а он, словно не замечая меня, все рвался и рвался.
Пришлось взять его за грудки и вышвырнуть в коридор.
— Где этот?! — заорал он.
— Кто? – искренне недоумевал я.
— Потаскун, который к тебе влез!
— Ты чё, мужик?! — разозлился я по-настоящему. — Ты за кого меня
держишь?!
— Да ты тут при чем! — отмахнулся незнакомец, остывая. — Слышь!
Петька-шофер мне нужен...
— Я нормальный, я один живу...
— Да не о том я!.. К бабе он моей лез... Я со смены пришел, а он
сучонок в окно шасть!.. Кроме твоей комнаты ему негде спрятаться...
На первом этаже... решетки на окнах... А у тебя, гляжу,
открытое...
— Открытое — потому что душно, — ответил я. — Видать, он по этим
решеткам и слез... Извини братан, ничем помочь не могу. Мне на
работу с утра...
— Ну я ее сейчас, эту шкуру... — процедил он и загрохотал
каблуками к лестничной клетке.
Я запер дверь, открыл шкаф и сказал Петюне:
— Вылезай, Ромео, пронесло!
Он вывалился на пол. И несколько минут так и сидел, голым задом
на досках, не в силах перевести дыхание.
— Ох, спасибо тебе, парень! — простонал он. — Думал, он меня
грохнет... Это ж, Фиксатый, он срок мотал...
— Чего ж ты к его бабе тогда полез?
— Дык, Зойка его, пока он чалился, всей автобазе давала... А я
чё, рыжий?.. Кто ж знал, что он в самый неподходящий момент
завалится?
— Ну вот он с тобой и посчитается...
— К утру остынет, — отмахнулся этот герой-любовник, уже
осваиваясь, несмотря на свой нагой вид. — Не захочет второй строк
мотать... Тока, братишка, можно я тут у тебя до света
перекантуюсь?.. Хрен его знает, вдруг он ко мне в комнату начнет
ломиться?.. Я в долгу не останусь, ты же меня уже знаешь.
— Без трусов? — уточнил я. — С голой сракой на полу?..
— Ну дай мне что-нибудь срам прикрыть... Я тебе постиранным
верну...
Я покопался в шкафу, вытащил запасные треники, кинул ему. Он
быстренько их напялил.
— Хочешь, ложись на вторую койку, — сказал я. — Правда, второго
матраса нету...
— Да ничего, мы привычные...
Если начинаешь делать добрые дела, остановиться уже не можешь. И
я дал ему свое единственное одеяло. Остаток ночи прошел спокойно,
если не считать топота наверху и женских воплей. Когда я проснулся,
Петюни в комнате уже не было. Выскоблив ложкой банку «Завтрака
туриста» и запив пивом, я отправился на работу. В учительской
царило мрачное оживление. Все, видимо, были в курсе, что прибудет
комиссия, но вслух не говорили об этом. Лишь Шапокляк торжественно
улыбалась, словно уже всех в чем-то уличила и разоблачила. Ходила
цацой. Не ходила, а плыла даже.