А когда мы вошли в подъезд, то я вспомнил, как говорят в Питере,
то есть в Ленинграде: «парадная»: чисто, бело, просторно, картины
на стенах, цветы в горшках. Парадно, одним словом. Лифт зеркальный,
как в гостинице. Премиум-класс! А ведь живут тут обычные люди и не
гадят. Или не гадят, потому что вон, камеры по углам?
Мы на лифте поднялись на четвертый этаж. Тирликас выходить не
стал, сказал:
— Сорок четвертая квартира. Жду тебя внизу.
Лифт вздохнул, смыкая створки, а я зашагал по просторному
коридору, позвонил в нужную квартиру, мысленно прокручивая
вероятные диалоги.
Щелкнул замок. Вид у Энн был все еще изможденный, но она
выглядела посвежее, чем когда страдала от мигрени.
— Привет, — кивнул я, снял куртку и повесил на вешалку. – Очень
рад, что все у тебя получилось, и ты жива и невредима.
Может, сразу сказать ей, что у меня есть девушка?
— Ну как невредима. – Девушка подняла левую руку, растопырила
пальцы, сжала и разжала их. – Левая сторона ослабла, пальцы не
держат ложку, и чувствительность частично утрачена. Проходи.
Гостиная тут была не в пример кухонькам хрущовок: просторная,
светлая, полностью укомплектованная современным оранжево-белым
гарнитуром. Небольшой столик со стеклянным верхом с принтом – двумя
золотыми рыбками.
Усевшись за стол, я потянулся к леденцу, отправил его в рот. Энн
заняла стул напротив, закуталась в пушистый халат и нахохлилась,
хотя в квартире было жарко.
— Что ты думаешь делать? – спросил я.
Энн зябко повела плечами.
— Я не думала, что у вас так! Да ты подлец, если хочешь все это
разрушить! Да если бы я знала, как тут на самом деле… Никогда бы не
ввязалась!.. – Ее дыхание сбилось, она потупилась.
— Это недавно так. Развиваемся.
— Я чувствую себя туалетной бумагой, которой подтерлись и
выкинули, — пожаловалась она. – Меня просто пустили в расход! И как
я теперь? Я ж ничего тут не понимаю! У меня там друзья, родители…
Но знаю, что, если вернусь, долго не проживу.
— Мы все – лишь винтики системы, — сказал я, чувствуя, как
фальшивы и неуместны любые слова, потому что совсем недавно видел
эту бездну изнутри.
— И то, что между нами было, — она посмотрела жалобно, — это
ведь было не мое, а навязанное. Меня заставили, понимаешь? Положили
к тебе в постель и заставили думать, что я сама этого хочу! Извини,
Саша.