- Долгая история, - вздохнула старушка. – С войны не вернулся муж,
прадед твой Автоном и пятеро сыновей. Осталась одна Александра,
бабка твоя, да она самая старшая в семье, замужем уже была. Не
хотела я ей мешать, да и жизнь не мила стала. Ушла я от мира,
сначала в монастырь, что неподалеку. Да там разве жизнь? Одни
молитвы и работа. И врачеванием не разрешается заниматься, от
лукавого, говорят, это все. А я потомственная ведунья. Не могу без
этого. Год там провела. А потом ушла в лес. Сама избенку срубила,
огородик развела. По молодости и охотой промышляла, и рыбалкой.
Грибами и ягодами щедр лес всегда. Людей принимала, у которых хвори
приключались, и которые отважились до меня добраться. Травами и
заговорами лечила. А они снабжали меня тоже провизией, деньги-то
мне тут ни к чему. Да и нельзя дар продавать. А еда – это не
оплата, это подношения, гостинцы. Вы кушайте, а то простынет.
Фаечка хорошо готовит, я –то уже не в силах.
И будто услышав, что говорят о ней, в дом зашла рыжеволосая. Она
подошла к старушке и что-то быстро зашептала ей на ухо, поглядывая
при этом на Вику и Анатолия. Аглая Агафоновна застыла с
отсутствующим взглядом и, казалось, забыла про гостей.
- Мы вообще-то здесь, - кашлянул Анатолий, привлекая к себе
внимание.
- Я все поняла, - жестом остановила девушку старушка. – Ты все
сделала правильно, не переживай. Твоей вины тут нет. Давай, Фая, и
ты к столу. Цыган, нарезай каравай, и сам садись. Чего в стороне
стоишь? Вы моя семья.
Вика удивленно поглядела на молодых людей.
- Да, Вика, - перехватила взгляд Аглая Агафоновна. – Не по крови,
но по жизни, эти двое моя семья. Фаечку я увела у
матери-алкоголички, той уже помочь нечем было. А девчонка пропадала
с ней. Семь лет, а уже тоже горькую пила. В школу ее не взяли,
сказали, что обучению не поддается, и диагноз поставили, как клеймо
повесили. Да только ошиблись они. Девочка просто любви и заботы не
знала. Вот я ее и забрала, как мать помирать ее стала. От пагубной
привычки вылечила, обучила всему, что сама знаю. Она способная
оказалась, будто родилась для этого. А двумя годами позже цыган к
нам прибился. Тоже еще мальчишкой был. Он молчит, языка у него нет.
А кто и за что это с ним сделал, мне не ведомо, не расскажет. Табор
их недалеко проходил, он от них и сбежал. Пришел к ночи – грязный,
оборванный, голодный, почти без сил. Отмыли, накормили, да так и
остался с нами.