Вот и жил он, и радовался. Верней, не радовался, просто другой, негожей жизни для себя, как все благополучные люди, не представлял себе – иначе, казалось, и быть не могло. Да и не думалось ему об этом, в голову не приходило. Человек ведь, только если схватить его за горло, понимает, как необходим ему воздух, а так дышит себе и дышит, само собой разумеется. Как и само собой разумеется, что две руки у него, две ноги, слышит он и видит. Ну да, конечно же, не счесть рядом особей и увечных, и глухих, и слепых, крепко жизнью побитых, сострадаешь им, но все это из какого-то другого, несовместимого с его собственным бытия. Прописная истина, от сотворения мира известная: лишь утратив что-нибудь, понимаешь, чего лишился.
Нет, ну были, естественно, и у Гурского и печали, и обломы, как же без них, тем более при каверзной его специальности, не в небесах парил. Что какие-то неурядицы возникали у него иногда с обонянием – детский лепет в сравнении с теми проблемами, а подчас кошмарами, что уготованы каждому врачу, хирургу особенно. Такие денечки и ночки, случалось, выпадали – света белого не видел. Бывали и совсем черные, когда все не клеилось, острые углы отовсюду, где и не ждешь, выпирали. Вот и тот памятный день с самого утра не заладился. Началось все с того, что Гурского утром, еще планерка не началась, позвали в приемное отделение. Привезли женщину с ножевыми ранениями брюшной полости, без сознания. Не «скорая» привезла – мужик на своем «пазике». Работал он прорабом, прикатил к своей новостройке, на второй этаж поднялся – и увидел ее, в кровяной луже лежавшую. Понял, что счет времени на секунды идет, неотложку вызывать и дожидаться не стал, завернул ее в подвернувшуюся дерюгу, чтобы в крови не извозиться, на себя взвалил, поспешил к машине и помчался в ближнюю больницу.
Едва переступив порог приемника, Гурский досадливо поморщился. Шибануло в нос тошнотворным запахом помойки, заношенной одежды, давно не знавшего воды, донельзя запущенного тела. Вообще-то, консультации его не требовалось, одного взгляда хватало, чтобы определить: жизнь в ней угасает. Немало на своем врачебном веку довелось Гурскому сталкиваться с грязными бездомными бродяжками, но это вонючее, косматое подобие женщины сверх меры отвращало, чудилось дьявольской карой миру за первое грехопадение. Гурский взял худющую, с невозможно отросшими земляными ногтями руку, с трудом ощутил слабое, почти неуловимое шевеление пульса. Шансы, пусть и призрачные, спасти эту заблудшую никчемную душу еще оставались. Если не медлить, сразу брать на операционный стол, даже не пытаясь отмыть ее, всего лишь освободив от протухших лохмотьев.