Совсем уже стемнело, чернота за окном сделалась непроглядной. Гала ни разу к нему не вошла, не спросила ни о чем… Гурский все чаще поглядывал на будильник. Еще и о том подумалось, что завтра не позовет его этот будильник на работу. И позовет ли теперь вообще… Одиннадцатый час, Гарика, наверное, уже спать уложила. Поговорила ли она с ним? Вряд ли. Все-таки скорей всего объясняться с ними будет не по очереди, на два таких подвига силенок у нее не хватит… Захлопнул книгу, отрешенно закрыл глаза. Господи, как плохо все… Как невыносимо, бездарно плохо…
Двенадцатый час, бубнит за дверью телевизор. Фильм она досматривает или оттягивает минуту общения с ним? Гурский расстелил постель, разделся, лег, выключил свет, заворочался на отвратительно теплых простыне, подушке. Копилось раздражение против жены. Припоминались и злополучный салат, и красноречивая салфеточка ему под хлеб. Отсекает его от детей? Разум помутился? Она же сама врач, не тетка из глухого села, будто не ведает, как и чем заразиться можно от ВИЧ-инфицированных… И чего к телевизору прилипла, разве не понимает, как худо ему сейчас, как одиночество бодает? Или, озарило вдруг, просто не выключила она телевизор, прячется, плачет где-нибудь на кухне? Гурский вознамерился уже встать, пойти поглядеть, но оборвался наконец телевизорный бубнеж, Гала тихонько, чтобы дверью не скрипнуть, вошла в комнату.
В проникавшем с улицы немощном свете Гурский различал, как сняла она халат, бросила на спинку стула. Что-то во всем этом было странноватое, необычное; не сразу сообразил, что жена не сняла лифчик и трусики, оказалась почему-то в длинной ночной сорочке, которую лишь в зиму, когда плохо топили, надевала. Все это жаркое лето, не угомонившееся к сентябрю, спали они голыми, лишь под утро, когда свежело, накрывались простынями. Медленно, осторожно легла на самый краешек, отвернулась, даже ее дыхания не слышал.
– Майка дома? – спросил Гурский.
– Недавно пришла, – отозвалась Гала. – Я думала, ты уже спишь.
– Кажется, ты еще кое о чем подумала, – мстительно сказал он. – Зачем ты эту сволочную рубашку напялила? Боишься, что приставать к тебе начну?
Она не ответила, всхлипнула.
– Ты боишься меня? Я это уже за ужином уяснил. Изолируешь меня?
Она села, стиснула у горла ворот сорочки, ссутулилась.