Дауд хотел успокоить, выразить сочувствие, заготовленные заранее слова уже вертелись на языке, но почему-то его взгляд остановился на её потной шее, к которой прилипла прядь рыжих волос. Женщина была полной, любая физическая нагрузка заставляла её сильно потеть; нежная белая кожа в веснушках краснела, становясь почти бордовой. Он не любил запах её пота. Каждый раз после секса с ней ему чудилось, что он покрыт чем-то липким и воняет этой женщиной. Вот и тогда эта вонь, словно чёрный занавес, опустилась на его глаза. Темнота наполнилась красными кляксами. В этот момент за окном раздался пронзительный короткий сигнал тепловоза, следовавшего на сталеплавильный завод, и дом затрясся, словно в припадке, от проходящего мимо – всего в ста ярдах, – тяжёлого товарного состава. Дрожь передалась Дауду, его пальцы вцепились в легкую ткань платья.
Всезнающий молчал в его голове, хотя обычно в такие минуты он говорил с ним: бархатный голос звучал эхом, как в глубоком ущелье, заставляя подчиняться, исполнять приказы и вещать проповеди для окружающих. А вот два других голоса, которые постоянно спорили и вынуждали поступать скверно, в унисон прошипели: покажи ей. Мужчина, прикрыв глаза, обхватил подбородок своей любовницы другой рукой, покрытой струпьями от нескончаемых расчёсов, и резко, со всей силой, повернул влево, как будто хотел, чтобы женщина посмотрела на него.
Движение было инстинктивным, заученным. В юности ему не раз приходилось таким образом обходиться с неосторожными ягнятами, которые иногда калечились при длительных переходах с одного высокогорного пастбища на другое. Бедные животные бились в муках, случайно сорвавшись с невысокого уступа, и Дауду приходилось прекращать их мучения бескровным и гуманным способом. Тише, – шептали губы, а огрубевшие за лето пальцы меж тем зарывались в мягкую, шелковистую шерсть, ощупывали хрупкие косточки позвонков. Кроткий ягнёнок замирал в руках, лишь под тонкими рёбрами трепетало маленькое сердце. Невысокий, худощавый мальчик, с едва пробивающимся чёрным пушком над верхней губой, с тревогой вслушивался в блеяние, окружавших его со всех сторон, овец, боясь, что сейчас заскрипят мелкие камни под тяжёлой поступью старшего брата Фаруха и тот достанет свой большой мясницкий нож. Вездесущая серая пыль стояла облаком над стадом, белой пудрой оседала на густых чёрных ресницах, въедалась в длинную тёмно-синюю рубаху. Мальчик, спешно положив ягнёнка к себе на колени, наваливался на него туловищем, и давил изо всех сил ладонями на тонкую шею.