В последние дни я с утра пропадал в издательстве, а параллельно бегал в Русский театр, где шла репетиция спектакля по моей пьесе «Печаль моей любви». «О Боже, как Мария обрадуется, когда узнает!.. – восхищался я, ведь всё шло просто замечательно. Вечером я делился с Марией о том, что в издательстве приняли мои произведения и, может быть, уже довольно скоро они увидят свет.
– А знаешь, кто взялся написать предисловие к изданию – сам Керим Абилов, лучший критик в Дагестане.
– Я так рада… – улыбнулась она, кусая губы, и заплакала, уткнувшись лицом мне в грудь.
– Ну-ну, Мариш, любовь моя, а что ж ты плачешь-то?.. – стал я целовать её, вытирая слёзы.
– От счастья, милый, от радости за тебя… – и зарыдала. Но и тогда я этих слёз её не понял, и только сейчас соль этих слёз проникла до глубины моего сердца. Да что толку теперь от того…
Вчера… О Аллах, вчера она ещё была жива! И не только – встала на ноги, как ни в чём не бывало, шутила, смеялась и ласкалась, словно котёнок, целуя меня и обнимая. (Не знаю, сколько сил ей это стоило. А может, и вправду ей стало лучше, ведь говорят же, что перед смертью…)
Утром я не стал её будить, думал, что к обеду я уже вернусь, прижимая к груди свои книги и афишу о премьере спектакля. Но я попал домой лишь ближе к вечеру. Приближаясь к дому, я ощутил в груди необычайное волнение, которое стало возрастать с каждым шагом. А когда оказался возле дверей своей квартиры, я уже был не в силах ступить и шагу. В ноги будто залили свинец, а сердце отнялось от груди и провалилось в бездну… Вдруг как-то разом всё стало безразлично – и эта афиша, и книги, – то, о чём я так мечтал и столько ждал – всё потеряло смысл и значение. С прерывающимся дыханием, не в силах объяснить, что со мной происходит, я с трудом дотянулся до звонка. На звонок никто не отзывался, и я стал звонить как сумасшедший. Я чувствовал беду, да так, что от стука сердца меня знобило и трясло. Но я сопротивлялся, как мог, и не хотел думать о чём-то плохом… «А может, она куда-то вышла? В магазин – мало ли куда…» – хватался я за любую спасительную мысль, как утопающий за соломинку.
Дрожа от волнения (прижимая к груди книги и афишу) я трясущимися пальцами нащупал в кармане пиджака ключи и, открыв дверь, почти протащил в комнату своё тело, ставшее чужим и непослушным. «Мария…» – слабо позвал я любимую, вздрагивая от своего же голоса. Это был чужой голос! Чужой и непонятно откуда взявшийся! Кусая губы, чтобы унять дрожь, я побежал в комнату: «Мария!.. Мария…» – в то же время боясь и не желая обнаружить её. Мне так и хотелось, чтобы она неслышно подошла сзади и, пальцами прикрыв мне глаза, весело пропела: «А-у! Кто тут? Не меня ли ты ищешь, милый?..» (Книги я так и держал, прижимая к груди.) «Мария…» – и тут голос пропал, а вместе с ним исчезло всё. Мир потемнел и куда-то провалился. Мария лежала на полу. Открытые глаза бесчувственно, стеклянно отражали пустоту. Жизнь покинула их и они больше никогда не улыбнутся, никогда больше искра жизни не засверкает в них – а только лишь ледяное отражение адского огня, в котором она меня оставила… Она больше никогда не скажет мне ни слова, не улыбнётся и не согреет сердце своим теплом. Аромат её тела… её аромат… – это придало мне силы, я как бы ожил и рванулся к ней, чтобы оживить любимую в мыслях своих и проститься с ней в мире грёз – в мире грёз, окутанном ароматом её благовоний. Но Бог отвернулся от меня, и ангелы покинули нас. Тело Марии давно уже успело остыть… «Мария!!!» – ответа не было. Марии уже не было в этом теле, оно стало теперь таким же чужим и холодным, как и вся эта жизнь без неё. Да и я уже как бы не существовал для этого мира, и только один холодный дух витал во мне в бесцельных поисках её души. Я упал на колени и, уронив голову на её остывшую грудь, задрожал всем телом и зарыдал: «Мария!..»