Итак, по порядку.
Два месяца назад умер мой сосед, высокий, нелюдимый старик. Я его практически не знал и не общался. «Здравствуйте» при встрече, замечания о погоде – вот, собственно, и всё общение. Но каково было моё удивление (и не только моё), когда на поминках выяснилось, что никто из жильцов маленькой, двух подъездной пятиэтажки не знал о нём ничего больше меня. Вы скажете, что это общая проблема больших городов? Да. Но не в этом случае. Этот дом так же, как и многие другие по ул. Российской г. Ростова-на-Дону, был построен в советское время способом, получившим в народе название «кровавый». Это, когда предприятие выделяло для своих работников средства и материалы на постройку дома, но в качестве строителей выступали сами будущие жильцы под руководством профессионалов, выполнявших всё в свободное от основной работы время, то есть, по выходным и по ночам. Понятно, что такой режим под силу только молодым. Когда такой дом достраивался (все квартиры по площади одинаковые), кидался жребий, и жильцы занимали доставшиеся квартиры. Понятно, что за время постройки дома, длившееся не один год, все будущие соседи успевали узнать о друг друге практически всё. Но вот о нём, никто ничего не знал. На поминках, организованных сердобольными старушками-соседками на деньги, собранные с жителей дома, я, из уважения выпив за упокой души и отсидев для приличия за столом некоторое время, незаметно вышел из комнаты. Но почти у самого порога споткнулся о стопку каких-то бумаг, перевязанных нейлоновым шнурком. Рядом с этой стопкой стояли и другие: книги, журналы, подшивки старых газет. Всё это, видимо, соседки приготовили выбросить.
Для меня, не стесняющегося рыться даже возле мусорных контейнеров в куче выброшенных кем-то книг, пройти мимо было просто выше сил. Рыться в этих аккуратно перевязанных стопках во время поминок было, конечно, не комильфо. Поэтому я просто подобрал одну из них и унес к себе. Поначалу я был немного разочарован – моя добыча представляла собой стопку толстых тетрадок в дерматиновом переплете (во времена моего детства их называли общие). Беглый осмотр показал, что это то ли дневники, то ли чьи-то попытки написать роман в жанре фантастики. Часть из них была заполнена округлым детским почерком, часть неразборчивой «арабской» вязью (такой жуткий почерк обычно бывает у врачей и фармацевтов). Поскольку делать было все равно нечего, я плеснул в стакан коньячку и углубился в изучение материала. Примерно через полчаса я уже не мог оторваться от этих бумаг. Глаза болели от напряжения, но я уже разбирал незнакомый почерк почти без запинок. Про коньяк я совсем забыл. С каждой минутой чувство дежавю, которое появилось чуть ли ни с первых минут чтения, становилось всё сильнее и мучительней. Чтоб дать глазам немного отдохнуть, я переключился на тетрадки, заполненные детским почерком и тут… Этого не может быть! Я сошёл с ума? Или перепил? Нет! Стакан стоял нетронутым там, где я его и поставил.