Я вздрогнул от неожиданности. Искоса глянул на Ирину Петровну. Она перехватила мой взгляд. Движением руки указала мужу на дверь.
– Подожди меня в машине…– голос ее был властным, местами разбавленный ласковыми интонациями. – Я скоро…
Счастливый муж прыжками понесся к двери. Я озадаченно смотрел на Ирину Петровну.
– Ну, теперь поняли? – улыбаясь, спросила она.
Разумеется. Теперь я на все смотрел другими глазами. И прежде всего, на нее саму. Я улыбался.
– Вот оказывается, каков он – ваш спасательный круг. Кстати… – от неожиданности подобной развязки я осмелел. – А как же одноклассники – Леша и Витюша? Получили отставку?
Ирина Петровна покачала головой.
– И ничего вы не поняли…Спасательный кругом были те самые восемьдесят долларов. На них я пригласила случайных знакомых сыграть роль одноклассников. А что? – она засмеялась. – По тем временам, это были не такие уж и малые деньги. Вполне достаточные для устройства собственного счастья…
Я молчал. Молчал, потому что снова плыл по бесконечной водяной дорожке, все глубже погружаясь в ее зеленоватую глубину. По– моему, на этот раз в бассейне не было дна. А может быть, я попросту до него не доставал.
ГЛАВНАЯ РОЛЬ
Я стою у окна с видом на Неву. Прямо передо мной Академия художеств с бессменными сфинксами на посту, слева мост лейтенанта Шмидта. Бедный лейтенант, теперь его помнят только благодаря мосту. Слава Богу, не худший способ просочиться в вечность. Мне нравятся наши мосты. Они те же сфинксы, только разрубленные пополам. Выгнув прямые спины, положив чугунные лапы на гранитные набережные, они дремлют днем, а ночью раздваиваются, чтобы пропустить сквозь себя вереницу кораблей.
Я тоже раздваиваюсь. Нет, даже расстраиваюсь – между Митькой (сыном), Матвеем (любимым, и по совместительству отцом Митьки). Третья сторона моего жизненного треугольника называется Казимирой Львовной. Ей восемьдесят шесть, она вдова известного художника Марцинковского. Четыре года назад знаменитый абстракционист почил в бозе и теперь имеет возможность проверить, есть ли в раю то буйство красок, которое он так любил в своей жизни. То, что он в раю, для меня ясно, как дважды два. По словам Казимиры Львовны, Господь сотворил землю только для того, чтобы художнику Марцинковскому было легче с натурой. Для Казимиры Львовны покойный муж – источник бесконечной страсти. Когда она начинает говорить о нём, я боюсь, что её хватит кондрашка. Щеки розовеют, губы двигаются, как два дождевых червя, убегающих от опасности, седенькие букли разматываются рулончиками фольги. Особенно она злится, когда вспоминает некого Джеймса Когана, Нью– йоркского критика, выпившего из Марцинковского не один литр его замечательной, кипящей крови. Коган тоже умер, но значительно раньше, в семьдесят девятом, когда мне было два года. Теперь Коган и Марцинковский перенесли свою художественную тяжбу на облака. Хотя, нет. Коган за свою вредность и нелюбовь к художнику отправлен в ад. Во всяком случае, в это свято верит вдова художника Марцинковского.