Лиса лисой, но мне почему-то сразу вспомнился Копченый, или Плут, или как там еще его?.. Возможно, я перетасовываю очередность событий, но это и неважно. Так о Копченом… Рассказывал он мне, как в этих местах случилось ему встретиться с волками. Дворняга Бобик успел только взвизгнуть и упал с взрезанной бочиной. (Он останется жив). И пасть бы тут Копченому-Плуту рядом с верной собакой, но ушли почему-то звери, огрызаясь и прижимая уши. Копченый клялся, что пролился перед этим свет дрожащий с неба, и был тот свет нереален, как во сне.
Правда это или нет, но одно из прозвищ Виктора – Плут дано ему за привычку спать в землянках, чужих подворьях, бродить-плутать с собакой потемну среди мертвых деревьев-кикимор, вынимать из «морд» черных ротанов, улыбаться тонкому звону лунных ночей. А чего ж только и не померещится в полнолуние?..
Странный человек этот Виктор. Писал я уж о нем, но так и не понял, кто он? Почему живет здесь, в зоне затопления, среди гниющих деревьев, подмываемых островов, свалок ржавья?
– Если заболеешь, Виктор, по-настоящему, серьезно, что будешь делать? – спрашиваю однажды, не любопытствуя зря, а действительно не понимая и беспокоясь за него.
– А-а, руки наложу, – почему-то радостно улыбается редкозубым ссохшимся ртом Виктор. – Пожил… А так, прошлой зимой сломал руку, привязал к ней палку и ходил, пока не зажила. Зажила ведь, срослась. Только скривило ее малость в сторону, ну а мне это не мешает.
Наверное, Виктору просто хорошо жить так: в звонких морозах под лунной дорожкой, в теплых ветрах и падающих звездах, когда мерилом счастья, верхней его точкой станут для Копченого теплая землянка, ломоть ржаного хлеба и стакан крепкого вина. Были ж когда-то старцы-отшельники, познающие свет в истязаниях своей плоти и безлюдстве пустошей. Может быть, Виктор из них?
Меня, городского человека, ночевать на льду вынуждала необходимость. Речь не шла о жизни и смерти. Конечно нет. И никто не гнал меня в двадцатиградусный мороз из дома. (Сейчас я, наверное, просто не решился бы на это, да еще в одиночку. Но тогда морозы только горячили мою кровь, и была особенная прелесть в одиночестве инистых ночей у костра, наедине с Лесом и с собой. И были строки в душе, может быть, наивно принимаемые мной за стихи, но искренние, несомненно: