И только всего!
А практически ведь никто себя не знает и я, разумеется, в том числе.
Наше эго, так именуемое «Я», не подчиняется разуму, оно живёт само по себе.
И может быть эта и вторая строчка в познании себя? Думаю так оно и есть.
Думать – «бактерия заразная», посему видно «Я» так изменчива, так молниеносно думает, когда думает.
А вот когда «Я» не думает, то говорят: «он неточно подумал, не в десятку попал, а в небо». А небо, знаете это о-го-го!.. пространство!
Не это ли третья возможность узнать себя? Думаю да! Надо, пожалуй, добавить в думки ещё поступки, намерения воли, умозаключения: «Быть или не быть»?
…Властное, личное «Я» всемогуща, не терпит промедления в принятии решения. Поэтому разуму иногда даёт возможность спасти тело человека. Оно не гордится этим, это разум после гордится. Но первично, всё же —личное эго!
…Думаю (действует бактерия!) никогда не узнаю кто же я? И всё же, всё же… попытка эта не пытка!
Ну, признаться кстати, пора! Вывернул своё «Я»? И что? Её не убыло! Чем и горжусь, пока гордиться можно, хоть чем – то в этой молниеносной жизни.
4—43мин. пт.24.11. 2017 год.
2. Фреска. Столкновение с самим собой
Записьв дневнике 1959 года. Первый год учёбы в Железнодорожном училище №3 в городе Батайск, Ростовской области.
***
Я вспомнил тот день, когда хоронил папу.
День стоял на редкость ясный, а душу разрывал плач родителей. В истерике бабушка Прасковья Степановна, папина мама. Еле выдавливают слова братья: Коля и Валентин. Все какие-то парализованные, не свои. Музыка гремит, а сердце истерзанное муками, кажется, не выдержит, И вот-вот лопнет.
Тяжёлый комок горя сдавил горло, трудно дышать. Хочется что-то такое сделать, помочь. В висках стучит…
Кто рядом, будто окаменели, лишились рассудка. Меня утешают, но всё бесполезно. Утеряна непоправимая деталь в семье – отец.
Как могу, утешаю маму, бабушку.
Братьев не узнать: осунулись, опустили плечи, еле волочат ноги.
Не желания встречаться с их взглядами – сразу сам в слёзы.
…Похоронили папу-коммуниста по – партийному.
Жаль, как жаль – рано умер, в расцвете лет, в 41 год.
…Милый, папа, ты не слышишь сейчас меня, не говоришь по-отечески, заботясь обо мне. Но знай: ты был и, остаёшься добрым отцом, только теперь не видим.
…Не сладкая была твоя жизнь. Не забыть то, о чём ты рассказывал на печи: о жизни, о фронте, о людях, о саде. Не забыть споры. О прочитанных книгах. У тебя была великолепная память: рассказывал до 90 процентов прочитанного.