Все во дворце промолчали, но в данном случае вряд ли они могли молчанием помочь делу.
Вой приближался, может быть, Фенрир погнался за Соловьем, а тот улепетывал, забыв про то, какой он крутой разбойник. Однако, волка на лесной поляне перед дворцом не появилось, а вот Соловей явился не запылился, так как в заповедном лесу он не нашел даже ведьмы Ажбеты, не говоря уж о коте, то прямо на царский двор и примчался, едва переводя дух.
Соловей чуть не врезался в Локи, и только это привело его окончательно в чувства.
– Это ты, – прохрипел он
– А кто же еще может у тебя на пути стоять, остальных всех ты запугал и распугал, если на кого наткнешься где, только на меня – говорил Локи и поглядывал в сторону кота и царя Гороха.
– А что у нас в лесу твой волчина делает?
– На прогулку я его вывел, пока вашего нет, у нас он всех пожрать успел, а у вас тут много еще люду, зверья и духов, решил, что он должен с тебя начать, не вечно же ему голодному ходить, вон как воет бедолага от голода и холода.
Трудно было понять, шутит ли Локи, издевается или говорит серьезно. Скорее всего, и то, и другое, и третье.
– Убери своего волка, а то
– И что будет? – поинтересовался Локи, ему было интересно, что же скажет Соловей, как угрожать начнет. Это и на самом деле было забавно, если вспомнить, как он убегал, только пятки сверкали
– А там увидишь, что будет, наш мир еще никому не удавалось завоевать, а то, что он там всех у вас пожрал, еще ничего не значит.
– Так и давай, действуй, хуже, чем в мире льдов моему волку все равно уже не будет, – тяжело вздохнул Локи, могло показаться, что он и на самом деле из-за волка переживает.
Царь все еще не проронил ни слова, Соловей чувствовал, что попал в западню, потому что молчал даже кот ученый, а Баюна не так просто было заставить замолчать, если он что-то сказать хотел.
– Ладно, вы тут без меня оставайтесь, а я пойду, своего волка навещу, ему тут одиноко, вон как бедняга воет, душу рвет.
С этими словами Локи ушел, а они все остались
– И какой его черт откуда принес, – ума не приложу, – тяжело вздохнул царь, когда, наконец, можно было сказать хоть что-то.