– Погода-с! Нынче стыло, простудиться можно. Да-с, – сказал старпом. Олечка с трудом вспомнила, как его зовут: Тимофей Ярославич Ланжеронский. Он походил на рыбу с выпученными глазами, что не исключало его происхождения от «чешуйчатых»; так называли ихтильменов, живших когда-то в дельте Исети. Ихтильмены разделили участь всех коренных народов, закатанных под брусчатку с приходом цивилизации с её городами, паром и железом. Из урока истории Олечка помнила, что «чешуйчатым» дали выбор: быть истребленными подчистую или же ассимилироваться. Они выбрали второе.
Ланжеронский отпустил урса, подхватил чемоданчик с вещами Олечки и сам повел её в каюту капитана.
– Батюшка ваш звонил из Адмиралтейства, скоро, стало быть, прибудет, – сообщил старпом, сверкая рыбьими глазами своих предков. – Вы, барышня, располагайтесь. Все готово. Прямо как царица жить будете. Да-с. А уж диво разное в море увидите – до внуков рассказов хватит. Да-с.
Олечка терпела. Ланжеронский распахнул дверь капитанской каюты, приглашая внутрь. Девочка представляла себе это место чем-то вроде маленького матросского кубрика, но ошиблась. Тут было целых три комнаты, одна большая, две поменьше. Одну из тех двух и выделили ей. Ланжеронский суетился, показывал и рассказывал. Тут же принесли поднос: чайник, чашки, на блюдце нарезанный лимон, сахарницу с серебряной ложкой и три пирожных с масляным кремом.
– Откушайте, Ольга Семёновна, прошу-с. А вот колокольчик, чтобы вызвать помощника.
Олечка тут же с беспокойством спросила:
– Какого? – Очень уж ей не хотелось того благоухающего матроса.
Ланжеронский взял колокольчик и позвонил. Явился юнга, прилизанный, в форме со сверкающими пуговицами, на вид лет четырнадцать. Такой вышколенный, что Олечке стало его жаль.
– Прошу любить и жаловать, да-с. Федор Максимович Хомутов. Обязуется выполнять все ваши приказания, – сказал старпом.
– Ручку! – юным голосом потребовал Хомутов немедленно у ошеломленной Олечки. Она дала ручку, юнга истово поцеловал её по всем правилам и снова вытянулся во фрунт. В двенадцать лет капитанской дочке еще никогда не оказывали таких знаков внимания. Словно она большая.
Ланжеронский и юнга ждали приказов.
– Пока идите, – велела Олечка, смутившись. Хомутова точно ветром сдуло, а Ланжеронский раскланивался ещё долго, пока не исчез за дверью.