– А что туда надо? – неожиданно ревниво спросил Клод издалека.
– Древние, они же не дураки были, – сказала старуха. – Саркофаг, он для того, чтоб кто там лежит, сохранился в целости и сохранности. Вот и весь смысл.
– И что? Дальше-то что? – спросил Аслан после молчания.
– Э, да вы мозгами не дальше моего муженька ушли. Саркофаг – умный. Он не откроется, если, – старуха начала загибать пальцы, – будет сильно жарко, или там огонь, или сильно холодно, мороз зимой. Или если воздух будет ядовитый, как на болоте каком, он тоже не откроется.
– А! – сказал Питер.
– Что, сообразил, умник? – насмешливо спросила мадемуазель Легри.
– …и если рядом будет враг, – произнёс Питер, – он тоже не откроется.
– Вот, – произнесла старуха. – Хоть кто-то догадался. И особенно он не откроется, если рядом будет околачиваться полный дурачок вроде моего муженька, гори он в аду.
– Давайте, – сказал Питер и закатал правый рукав, хотя это было лишним. – Я, Аслан и вы. Верно?
Старуха огляделась.
– Только вот этого, – указала на Клода мстительно, – надо убрать подальше.
Клод взвыл от обиды и разочарования.
– Ах ты мерзкая старуха!
– Катись, трепло, катись, – хихикала вдова Легри, наблюдая, как селяне со смехом выпроваживают своего нового старосту.
– Так. Ты, чернявый, клади руку сюда.
Аслан положил руку в углубление слева.
– Ты, умник, сюда.
Питер встал напротив Аслана, саркофаг оказался между ними, и положил ладонь в другой углубленный знак, напротив.
– Ну а я вот сюда, – старуха прошла в голову саркофага и, привстав на цыпочки, положила ладонь в знак на торце.
– А теперь представляй, что он прозрачный.
– Что? – растерялся Питер.
– Представляй, что не камень это, а стекло, или хрусталь какой, не знаю, – объяснила старуха. – Шибче представляй, и ты, чернявый, тоже.
Аслан хотел что-то сказать, но закашлялся.
И тут Питер едва не закричал.
Гроб, саркофаг, монолит становился прозрачным! Он будто таял, одновременно сохраняя твёрдость и форму. Стало слышно, как чирикают птицы, жужжат насекомые, как ветер гладит траву – и как тихо, едва-едва, дышат люди на площади, глядя во все глаза, стараясь запомнить, запечатлеть.
Женщина, нет, девушка, – и девушка красоты удивительной. Правильные черты, длинные черные ресницы, светлые короткие волосы (в толпе слегка зашушукались), одежда из мягкой бежевой ткани. Она даже не лежала, а словно парила – саркофаг стал прозрачным весь.