И тут шатун увидел огромный камень, покрытый мхом, льдом и снегом – в последнее мгновение полёта. В глубине пещеры блеснули две пары глаз, переполненные ужасом.
Амгр, успел подумать он. Раздался страшный хруст и звук, будто лягушка шмякнулась в лужу. Плеснуло чем-то чёрным, медведь издал короткий крик и издох.
Волк рухнул на бок и, тяжело дыша, с трудом поглядел вверх, на вершину холма.
Оттуда, с быстро светлеющего неба, на него смотрел олень. У него не было левого рога. На изломе куцего остатка быстро набухала капелька крови.
– Я тебе говорил, надо с разгону, – сказал он. – И лбом.
– Вовремя… ты, – сказал волк.
– А то ж, – самодовольно ответил олень. – Я же не как некоторые. Отставшие в развитии и покорёженные в воспитании.
В два невероятных прыжка он спустился с холма. Прилёг рядом.
– Залазь на меня, волчара. Донесу до зайца, так уж и быть. Пожрёшь. Я его не могу снять, как-то хитро он там привязан.
Волк вдохнул, выдохнул сипло и начал забирать лапами, елозя по коричневой спине.
– Эу, – сказал олень вдруг. – А это кто у нас тут.
Двое детишек выбрались из пещеры, смотрели на них во все глаза.
– Это Шоно, волк, – прошептал старший младшему. – Наш покровитель. Он убил медведя, который убил папу и дядю Илку.
– Это ему папа нёс зайца, – сказал младший.
– Теперь мы будем носить, – сказал старший.
– А олень? – прошептал младший. – Он же тоже был.
– Мы будем носить ему соль, – сказал старший. – Он тоже наш покровитель.
– Гляди-ка, кланяются, – сказал олень. – Ну, насколько я понимаю, твоё убийство опять откладывается. Залезай быстрее, у меня ноги затекли.
Что угодно, но только не причуда. Это во-первых. Потому что какие причуды? Пятнадцать суток нам корячатся, плюс штраф.
Рассказа этого на самом деле не должно было быть. Это во-вторых. Потому что какой смысл рассказывать, если никто не верит?
Но всегда хочется узнать, чем все кончилось.
И это в-третьих – и самое главное.
Вот только чем все кончилось, я боюсь, мы никогда не узнаем. Потому что мы сидим на крыше и не хотим оттуда спускаться. Ведь если мы спустимся, то всё станет ясно.
Попросту говоря – нам страшно.
Друг другу мы в этом не признаёмся. Отчасти оттого, что бояться, формально, нечего, отчасти оттого, что мы пьяны. Но в основном потому, что признавать это глупо. И так всё понятно. Поэтому Тоха говорит хриплым голосом, слегка растягивая гласные: