«Русская Правда» являлась руководством для всех судов, в том числе, церковных. Указанный документ содержал не только нормы права, но и процесса, которые регламентировали порядок поведения судебных заседаний, содержания преступников, исполнения приговора. В уголовном процессе сохранялся сословный принцип. Так, например, более знатные граждане, имели привилегии, в том числе, и по условиям содержания в местах заключения.
«Русская Правда» впервые ввела для расследования преступлений и назначения наказаний жесткий порядок, согласно которому существовал следственно-розыскной процесс – «розыск» и судебно-обвинительный процесс – «суд». Суд соединял в себе процедуры расследования и разрешения гражданских и уголовных дел без распределения по категориям и характеру вреда. В ряде случаев было позволительно «чинить расправу» на месте без применения процессуальных процедур.
Критерием разделения розыскного и обвинительного процессов являлись фактические обстоятельства обнаружения общественно опасного деяния. При этом в расчет не принимались ни общественная опасность деяния, ни тяжесть последствий, ни личность потерпевшего.
Однако, как правило, чаще всего розыск применялся в отношении тех лиц, для которых преступная деятельность была профессией – так называемых лихих людей.
Наказания за многие преступления были определены в виде штрафов.
Самого термина «потерпевший» еще не существовало, вместе с тем российский публицист В.Н. Сторожев, осуществляя перевод ст. 44 «Русской Правды» по Троицкому списку, толкует ее таким образом: «Если покраденное окажется налицо, то потерпевший возьмет свое, да взыщет еще с каждого вора по полугривне за лето», – тогда как в первоисточнике указано: «А у него же погиб, то оже будет лице, лице поиметь, а за лето возьметь по полугривне»[46].
Советский историк Б.Б. Кафен-гауз в краткой редакции текста по академическому списку ст. 2 переводит третьим способом: «Если потерпевший не может мстить за себя, то пусть возьмет с виновного три гривны и сверх того плату лекарю», хотя дословно это отражено следующим образом: «оже ли себе не можеть мьстити, то взяти ему за обиду три гривны, а летезю мьзда»[47]. Как видим, слово «потерпевший» настолько прочно утвердилось в теории и практике уголовного процесса, что невозможно представить себе его отсутствие в законах даже такого далекого времени. Представляется, что более точное следование аутентичной терминологии могло бы способствовать более детальному пониманию правотворческой и правоприменительной деятельности наших предшественников.