– А мы что, не выпьем? – поинтересовалась «подруга дней моих суровых», и, разливая водку, я отчетливо слышал дребезжание горлышка бутылки о край стакана. Хотела ли она меня?
Только потом, когда все уже было кончено, заметил, что девушка так и не сняла сапог, и теперь лежит, запутавшись массивными подошвами-платформами в скомканной простыне, и впившаяся в кожу верхняя кромка голенищ лишь подчеркивает мосластость некрасиво выпирающих коленок…
После армии восстанавливаться в вузе так и не стал. Пока служил, родители разошлись; отец привел в дом молодую женщину, мать уехала к родне в Екатеринбург. Туда я и рванул сразу после дембиля. Собирался обустроиться, поступить на философский факультет тамошнего универа. Но, сидя в ожидании самолета в аэропорту Кольцово, пристроился играть в карты с мужиками, летящими на юга с буровых платформ. В результате пришлось записаться чернорабочим в шабашную бригаду, отправляющуюся подкалымить на южные берега северных морей.
С тех пор миновало более двадцати лет. Север меня захватил. Я остался. Шатался с геологами по тундре и тайге, работал на полярной станции, участвовал в арктических экспедициях. Поступал учиться заочно на биофак, жил бурно, полнокровно, интересно, напряженно. Но все хорошее когда-то кончается. Звезд с неба схватить не сумел, а в качестве трудяги-коняги пришла пора дать дорогу молодым. Что делать: для полярника сорок с гаком лет – пенсионный возраст! Приходится возвращаться в обычную, обыденную жизнь – как шторм выбрасывает на берег разбитый баркас – со снесенными мачтами, проломленными бортами, хлюпающей в трюме водой. Без надежд, без будущего…
Не скажу, чтобы одиночество чрезмерно тяготило меня. Но, с другой стороны, осознание того, что впереди нет ничего, кроме монотонных буден, километров съеденной лапши «Роллтон», сотни-другой просмотренных телефильмов и нескольких тысяч разгаданных шахматных задач, не грело.
И вот теперь… Я не знал, верить ли мне своим глазам? Может, только показалось? Привиделось? А если нет? И у меня – отшельника, сухаря, мизантропа – взрослая дочь? Симпатичная, умная, чудесная девушка?
А что, если произошедшее тогда, в общежитии, не было случайностью, формальной данью уходящему в армию неприкаянному однокурснику, а чем-то большим? Может, та девушка, мельтешившая светлыми полосками чулок между подолом платья и голенищами сапог, сошлась со мной не случайно? В конце концов, выносила же она под сердцем моего ребенка?