И летящие навстречу крылатые польские
гусары...
Умелый наездник, Петр Иванович
направил своего скакуна влево от летящего навстречу ляха – под
бьющую правую руку! Оба всадника ударили разом; русич успел
наклонить голову, подставив под лезвие вражеской сабли
остроконечный, конический шелом – и польский клинок лишь
соскользнул на наплечник полного зерцального доспеха... В то время
как ребристое навершие пернача – символа власти воеводы! –
врезалось в польский шишак!Вмяв левый науш в голову ворога,
раздробив тому челюсть и лицевые кости… Гусар без звука рухнул на
снег – но уже в следующий миг в грудь воеводы врезался польский
кончар!
Новый враг, потеряв разлетевшуюся от
удара пику, держал длинный граненый клинок ровно над землей, словно
копье – и атаковал также на скаку, пытаясь таранить! Но он зашел
слева – и нанести точный прямой удар ляху не удалось... Граненое
острие его кончара впилось в прочную, круглую кирасу зерцала под
углом, все же сумев ее пробить – но не прошив тела воеводы!
Более того, от напряжения при ударе –
и скорости галопа гусарского жеребца, пролетевшего вперед –
прочный, но все же довольно тонкий клинок переломило пополам…
Петра Ивановича при этом швырнуло на
заднюю, невысокую луку седла. Но кряжистый воевода, могучий словно
медведь, до предела сдавил конские бока бедрами – и все же
удержался! Застрявшее в зерцале обломанное острие кончара,
добравшись до плоти, вызвало острую боль и жжение, но не убило – а
только разозлило русича. И отпустив поводья, левой рукой он тотчас
выхватил из седельной кобуры колесцовый пистоль, развернулся
вполоборота (благо, что русское седло дает всаднику значительную
свободу) – и с дюжины шагов всадил тяжелую пулю промеж гусарских
«крыльев»! На этом расстоянии горячий свинец без труда пробил
кирасу ляха, бросив отчаянно вскрикнувшего всадника на холку
жеребца…
Но когда воевода развернулся в седле,
надеясь еще встретить нового ворога, то увидел лишь стремительно
приближающуюся к глазам саблю – навеки погасившую в них свет.
…- Пали!!!
Очередной залп вновь затягивает
бойницы верхнего боя Молоховской вежи едким густым дымом. И вновь я
вынужден прекратить огонь – а впрочем, все «двенадцать апостолов»
на берендейках опустошены, как кажется, уже у всех стрельцов. И
чтобы обновить пороховые заряды, нам потребуется время…