«Заходите!» Оставляя лужи на мраморном полу, мы поднялись в особняк. Рюмка коньяку и светская получасовая беседа. «А где вы остановились? Ах, нигде… Ах, еще девять часов до открытия?.. Ну заходите как-нибудь в другой раз…»
Еще восемь часов под ливнем. В казино нас не пустили без смокинга. Ночь до первого самолета мы провели на скамейке в аэропорту. Злые, с мокрыми ногами. Но это мелочи! Смотри, открывается утренний буфет! Небритые, заспанные пассажиры потянулись к стойке. Ты, белоснежно-красивая, с непроницаемым лицом, машинально стала в очередь. «Мелочи все это, – бодрился я, – зато как прекрасно, что мы здесь одни, на необитаемой земле, никто нас не знает…»
Тут самый небритый и отвратный оторвался от хвоста и направился к нам: «Здравствуйте…» И он назвал твое кинозвездное имя.
Очередь остолбенела. С непроницаемым лицом ты ответила неземным, четко поставленным голосом: «Здравствуйте, еб вашу мать!»
Онемели. Расступились. Пошедшая пятнами буфетчица сунула нам вне очереди бутылку румынского шампанского.
Сев за столик, я спросил: «Что с тобою?» – «А что, что я такого сказала?» – «Ты сказала…»
«Не может быть. Я думала, что я не вслух, а про себя сказала. С недосыпа, наверное».
Ваш банк, мадам!
Через неделю ты вернулась в Таллин одна, чтобы забрать забытую мной в аэропорту куртку.
Знал ли я, что вскоре вся Россия станет казино? И на площади за фигурой Пушкина замаячит надпись «Россия», затянутая матерчатым плакатом «Пушкинский», а сбоку загорится «Casino»?
«Вернуться в дом Россия ищет троп», – дай Бог, чтобы сбылись эти слова поэта.
Сколько было поэтов – от Маяковского, которого Северянин возил по России на выступления, и до Сельвинского, которые не избежали его влияния. Пастернак, гудя, показывал, как Северянин не читал, а пел свои стихи. Он называл его «Мастер».
Поздний Пастернак много работал над чистотой стиля.
В одном из своих прежних стихов он сменил северянинское «манто» на «пальто». Он переписал и «Импровизацию». Теперь она называлась «Импровизация на рояле».
Я клавишей стаю кормил с руки
Под хлопанье крыльев, плеск и гогот.
Казалось, – все знают, казалось, – все могут
Кричавших кругом лебедей вожаки
И было темно, и это был пруд.
И волны; и птиц из семьи горделивой
Казалось, скорей умертвят, чем умрут
Крикливо дробившиеся переливы.