– Ты тоже прости, – говорю я коротко.
– Тебе-то за что извиняться? Ты спасала наши шкуры. Просто мне как-то не по душе, что мы шарахаемся друг от друга в реальной жизни, а перед камерами валяемся в снегу. Вот я и подумал: если не буду строить из себя… ну, ты понимаешь, обиженного мальчишку, мы бы могли стать… не знаю… друзьями?
Все мои друзья, вероятно, обречены на смерть. Однако Пита отказ уже не спасет.
– Ладно.
Словно камень с души свалился. Все-таки меньше придется лицемерить. Лучше бы этот парень пришел со своим предложением чуть пораньше, прежде чем я узнала о планах Сноу. Теперь-то «просто друзьями» быть не получится. Но я благодарна уже за то, что мы вновь разговариваем.
– Что-то не так? – произносит он.
Я не могу рассказать. И молча щиплю пальцами траву.
– Ладно, давай потолкуем о чем-нибудь попроще. Представляешь, ты рисковала жизнью ради меня на арене… а я до сих пор не знаю, какой твой любимый цвет.
Мои губы трогает улыбка.
– Зеленый. А твой?
– Оранжевый.
– Да? Как парик у нашей Эффи?
– Нет, более нежный оттенок. Скорее, как закатное небо.
Закат. Перед глазами тут же встает картина: краешек заходящего солнца и небеса в оранжевых разводах. Красиво. Потом вспоминается глазурная лилия на печенье, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не рассказать о визите президента. Хеймитч этого не одобрит. Лучше продолжить незатейливую беседу.
– Говорят, будто все без ума от твоих картин, а я ни одной не видела. Жалко.
– Так ведь у меня с собой их целый вагон. – Пит поднимается и подает мне руку. – Идем.
Приятно, что наши пальцы снова переплелись, и причиной тому – не нацеленные камеры, а настоящая дружба. Мы шагаем обратно к поезду.
– Надо задобрить Эффи, – спохватываюсь я.
– Не бойся перестараться, – советует Пит.
Возвращаемся в вагон-ресторан. Остальные еще обедают. Я рассыпаюсь в преувеличенных извинениях и, по-моему, здорово перегибаю палку – впрочем, этого еле-еле хватает, чтобы загладить столь ужасную вину, как нарушение этикета. Эффи (надо отдать ей должное) великодушно принимает мои оправдания: дескать, она понимает, какое давление я сейчас испытываю, и вновь начинает распространяться о том, как важно, чтобы каждый из нас неукоснительно следовал расписанию. Речь продолжается ровно пять минут. Думаю, я легко отделалась.
По окончании лекции Пит уводит меня в особый вагон, где хранит полотна. Не знаю, чего я ожидала. Наверное, увидеть тигровую лилию – как на том печенье, только размером побольше. И разумеется, не угадала. Пит изобразил на картинах Голодные игры.