Монах подозревал, нет, он знал, что
все дело в магии. В священном эфире, будь он неладен. У кого-то
болит голова, а кто-то потрошит местных крестьян на алтаре, куда,
вообще-то, должны возлагаться дары, символизирующие жизнь: омела,
вино и хлеб.
Монах вздохнул. Сегодня голова
раскалывалась особенно сильно. Он посмотрел на окно, забранное
решеткой. Сквозь дымчатые нити облаков пробивались пламенеющие алые
лучи. И горы как будто горели. По щекам древних исполинов,
окружавших долину, стекал не снег, а кровь…
А потом монаха затошнило. Где-то
глубоко внутри, из самых глубин донесся глухой, стиснувший голову
нестерпимой болью, рокот. Словно сама земля, нескончаемо долгие
годы затаив дыхание, выдохнула, наконец. Перед глазами все поплыло.
Огонек свечи на щербатой жестяной плошке, жалобно затрепетав,
потух, погрузив келью в полумрак. Толстенный фолиант – и зачем ему
эта многословная чушь? – захлопнулся, взметнув пыль, защекотавшую
ноздри. Монах чихнул и, морщась и потирая виски, посмотрел в
окно.
Едва тлеющий закат очернила… тьма.
Темно-синее марево вскинулось в небо и исчезло.
Тошнота подступила к горлу. Его
вырвало прямо на книгу. «На ужин была репа с черствыми ржаными
лепешками и кислое пиво», – тоскливо подумал монах, глядя на
растекавшуюся по обложке жижу, скрывающую название.
«Евангелие от дамната». Запрещенная
и проклятая книга неизвестного хулителя, клеветника и поклонника
нечистого, которую, как ни смешно, здесь прочли все без исключения.
«Отче всеблагой! – вяло подумал он. – Мы все уже давно сошли с ума,
даже не поняв это...»
Падая со скрипучего стула на пол,
монах, в последнем проблеске ускользающего сознания увидел, что
клочок неба подернулся несмываемой серой дымкой.
Душно.
Монах очнулся и первое, что услышал:
тишину. Настолько всеобъемлющую, что его посетило сомнение: а не
оглох ли он? Затем пришло осознание, что это, скорее, шум.
Настолько оглушительный шум, что его уже не отличить от тишины.
Монах с трудом поднялся. Его шатало
так, что он не сомневался: следующий обморок станет последним.
Надо срочно найти укротитель.
Вещицу, пылившуюся в его облезлом сундучке невесть сколько времени.
Когда-то он купил ее у одного ушлого таинника из числа стражей.
Отчаянные были ребята, эти стражи.
– Несправедливо, что книжники ничем
не защищены, в общем-то, – дыша в лицо луком и уксусом, сказал
страж, вложив в ладонь монаха заговоренный камень. – Книжники
читают, стражи стерегут. Так ведь, друже? Мы в одной упряжи. Мы –
таинники, так ведь? Может, и ты когда-нибудь спустишься…